ТРЕТЬЯ ВОЛНА: БЕЖЕНЦЫ И ПРОФЕССИОНАЛЫ
Оформляя эмиграцию через канадское посольство, я не имел ни малейшего понятия о другом способе попадания в Канаду, официально не существующем, но не менее массовом. Этим способом было обращение к канадским властям с просьбой о предоставлении политического убежища. Советские политические беженцы были многочисленны и разнообразны. Убежища просили семейные пары с детьми, матери-одиночки, отставшие от кораблей матросы торгового флота, безработные музыканты и утомленные жизнью престарелые бизнесмены. Среди них не встречались лишь те диссиденты, ради которых эта система создавалась.
Статус беженца надо было просить, уже будучи в Канаде. Приехав по туристической визе, прямо в аэропорту «сдавались», т.е. заявляли о невозможности вернуться на родину в силу смертельной опасности по политическим причинам и сдавали паспорта. Взамен получали временные документы на жительство и назначение жить в определенном властями городе. Назначался оплачиваемый государством адвокат, и начиналась длительная судебная процедура. Адвокат, защищая интересы клиента, объяснял критерии приема и подсказывал правильные ответы. Распространялось из-под полы т. наз. «сочинение», представляющее собой нехитрое ассорти из непроверяемых избиений и угроз, гарантирующих признание «смертельной опасности». Помню, что кто-то для вящей убедительности вложил в дело фотографию забранного решеткой окна на первом этаже своей московской квартиры.
Как могли канадские судьи покупаться на подобную ахинею? Основанием служила репутация страны в плане прав человека, которая придавала правдоподобие однообразно фальшивым «сочинениям». Невзирая на гласность и перестройку, на горбачевский СССР падала мрачная тень сталинского Гулага. После образования Российской Федерации, принимать политических беженцев из России постепенно перестали. Зато принимали русских из среднеазиатских республик и Израиля. Прием православных беженцев из Израиля раздражал израильское руководство, но Канада упрямо указывала на израильскую теократию и официальное неравноправие вероисповеданий.
Мне хотелось понять, как относятся к этой системе простые канадцы, оплачивавшие своими налогами это нашествие. Казалось, честные и законопослушные обыватели должны возмущаться откровенным враньем и паразитизмом. Однако, меня выслушивали равнодушно. Канадцам явно нравилось чувствовать себя в роли добродетелей. Им льстило, что люди так рвутся в Канаду, что готовы на все тяжкие. Высокой моральности от беженцев они не ожидали просто потому, что не равняли их с собой. То обстоятельство, что беженцы, как правило, не знали языка и были безнадежны в плане адаптации, работало скорее в их пользу – их не опасались как конкурентов. Процедура приема была намеренно растянутой: сначала почти все получали ритуальный отказ, после чего подавали на апелляцию, потом на вторую – рассмотрение всякий раз тянулось около года. Все это время беженцы получали пособие, но не имели права официально работать. В их пользу выступала и пресса. Храня молчание по поводу массовых злоупотреблений, раздували редкие случаи отказа, способные вызвать жалость.
При очевидно неблагоприятных перспективах интеграции, среди беженцев находились люди, способные на исключительное упорство и достигавшие цели в результате многолетних усилий. Секрет успеха состоял в правильном сочетании железной твердости с гуттаперчевой гибкостью. Наш друг В., инженер по образованию, увидев бесперспективность прямолинейных поисков работы по специальности, сумел спрятать диплом и устроиться на рабочую должность в новую компанию, которой было суждено вырасти в гиганта оптоволоконной отрасли. Он медленно поднимался по служебной лестнице и дорос к настоящему времени до поста в высшем руководстве компании. Его супруга окончила курсы программистов в колледже (около 3-х лет) и нашла работу в государственной организации, в которой до сих пор и трудится.
Такие сказки про Золушку среди беженцев были редки. Другой наш друг потратил более 10 лет, пытаясь запустить новую карьеру. Бывший воин-десантник и выпускник пищевого института, он то работал по специальности, окрыленный надеждой, то продавал хот-доги, то просто сидел дома в мрачном настроении. В конце концов он вернулся в Россию, жил в разных городах, пытаясь заниматься каким-то бизнесом, и вскоре умер. Среди наших знакомых это был единственный случай возврата. Остальные как-то адаптировались, либо найдя с грехом пополам свою нишу, либо просто дожив до пенсии. В конце концов, унижения были не напрасны: ведь метраж квартиры и объем прочих благ существенно превосходили то, что пришлось бы зарабатывать с трудом и риском у себя дома.
В течение девяностых картина стала меняться. Количество русских беженцев сокращалось и все больше новеньких приезжали как мы, по официальным каналам. В России в это время произошла компьютерная революция. Вновь прибывшие не нуждались в ликбезах, и были готовым товаром для рынка труда. Они уже знали все, что надо, и им не мешали ученые степени. Среди новых мигрантов не было ни москвичей, ни петербуржцев – народ повалил из других городов и весей. Выпускник технического ВУЗа из Тамбова или Новосибирска, проработавший несколько лет на современной фирме, легче находил работу, чем выпускник МГУ вроде меня со своими фундаментальными знаниями и московским апломбом. Но эти люди принадлежали другому поколению. Они уже не были «совками». Мы им были не интересны, и знакомств в этой среде у нас не завязалось.
Свободное копирование
