Моё утро начиналось с работы в яслях Спецпосёлка. Оттуда – в Соцгород, кормить ребёнка, затем – в ясли Саманного посёлка, затем снова в Соцгород – к голодному Воёлочке, а во вторую половину дня – на здравпункт, где мне тоже полагался перерыв для кормления. Опять бегу домой, потом – возвращаюсь на злравпункт - уже до конца рабочего дня. Когда я получала талоны на молочную кухню (детское питание), то успевала туда добраться (а это аж в Каменск-Уральске – в Соцгороде молочной кухни не было) почти к концу рабочего дня этой кухни. Как моих сил хватало – не знаю. Но на здоровье в это время не жаловалась, уставала – но держалась. Зато малыш мой понемногу был восстановлен в весе, похорошел, повеселел и стал таким красивым, милым, игривым. И на душе моей стало спокойнее, увереннее. А ведь до этого было так, что одна сердобольная дура, увидев моего исхудавшего малыша в коляске на прогулке, изрекла: «ох, не жилец он, не жилец». Я буквально прогнала её. И, боясь еще каких-то «предсказателей», мы на прогулках с Володенькой избегали всяких встреч. А теперь, когда он поправился, я с удовольствием и гордостью показывала его как свою победу, и рос мой Воёлочка добрым и ласковым.
Сразу же по переезде в Соцгород, Саша поступил в ясли, расположенные вблизи от дома. Позднее, по выздоровлении, туда же поступил и Володенька. Хлебные и продовольственные карточки детей поступали в распоряжение яслей.
Дом, в котором я получила комнату, давно не штукатуренный двухэтажный и двухподъездный, выглядел каким-то продолговатым для своей двухэтажности. Внутри подъездов крепкие деревянные свежеокрашенные лестницы с перилами. А квартиры? Ну, что о них скажешь, если перенаселены до предела.
Наша комната – на первом этаже, 12 квадратных метров. Единственное окошко её сантиметров на 60-70 выше земли. Вход в комнату (после маленького коридорчика) возможен только через комнату семейства Дудник. В её составе три человека: жена Дудника Лиза и дочурка - чуть постарше Сашеньки – Линочка; сам Дудник высокий, худощавый, спокойный, уравновешенный и, видно, просто добрый человек. Жена заметно моложе его, красивая, но очень раздражительная, нервная, скандальная и – даже к Линочке – недобрая, страдает выраженным тиреотоксикозом. Когда ещё только предвиделось освобождение комнаты в связи с добровольным уходом сестер Юдиных на фронт, жена Дудника требовала от него непременно добиться получения этой комнаты – ведь он на заводе какое-то (уже не помню, какое) начальство – в качестве второй комнаты. И поскольку это не осуществилось, она, в силу своего тиреотоксического характера, компенсировала неудачу враждебностью.
Я её понимала и даже сочувствовала – кому приятно быть на виду в любую непредсказуемую минуту! И если раньше проходили через их комнату только две жилички, которые на целый день уходили на работу, то с нашим вселением её беспокоит семья из четырёх человек. Представьте себе: я утром ухожу на работу, отведя Сашеньку в ясли, потом несколько раз в день прибегаю кормить младшенького, потом тем же ходом столько же раз возвращаюсь на работу. То нужно Володю вывезти на прогулку, то мусор вынести, то воду или дровишки принести – и так изо дня в день. Тут и без тиреотоксикоза озвереть можно. Но нам-то деться некуда, и почти каждый наш выход сопровождался громкими многословными упрёками, поучениями и нередко злобной бранью. Мы с мамой каждый раз перед входом (выходом) делали глубокий вдох и, можно сказать, без выдоха, как можно бесшумнее, осторожно проходили маленький уголок их большой светлой, о двух окнах комнаты. Двери наших комнат были расположены под углом совсем недалеко друг от друга. Нередко, когда Дудник присутствовал при таких шумных тирадах, слышно было, как он тихим голосом увещевал жену, просил её не нервничать, не раздражаться, попытаться понять, а нас - но так, чтобы Лизонька не услышала - виновато просил понять и Лизоньку – он был мягкий человек.
Через несколько месяцев нашего стеснённого недовольством Лизы существования, Дудник построил, пожертвовав при этом уголком своей комнаты – частью жилплощади – из гладко отструганных досок перегородку с отдельной дверью в их комнату, образовав таким образом изолированный треугольной формы маленький тесный коридорчик, безопасный для прохода. И только тогда злобные Лизины высказывания сменились недобрым ворчанием – и то легче.
Время шло, Сашенька и Линочка Дудник в играх во дворе познакомились и подружились. Когда Дудник возвращался с работы и заставал Линочку играющей во дворе, девочка встречала его восторженным криком: «Папа идёт! Папа идёт!» и бежала впереди отца сообщить радостную весть маме. И однажды, с Линочкой наперегонки, вбежал в нашу комнату Сашенька и с позаимствованной у Линочки радостью сообщил бабушке, что «уже папа пришёл!». Сашенька ещё не знал, что папа у каждого свой, персональный. Пришлось объяснить, что и у него есть свой папа, но он сейчас на фронте.
В Соцгородке Трубного (он же Оборонный №705) завода почти все семьи были «полными», так что не только мамы, но и папы были при детях. Мужчины, работающие на Оборонном заводе, имели, как тогда называлось, «бронь» и мобилизации в армию не подлежали. В прилежащих посёлках и близлежащих селениях, сёлах, откуда пополнялась недостающая рабочая сила, обычно неквалифицированная, молодых мужчин почти не было – все на фронте. И эту дополнительную рабочую силу составляли в основном женщины.
Свободное копирование
