Я, ни с кем в классе еще не знакома, совсем растерялась и стояла молча, наверно выпучив от неожиданности глаза. Едва дождалась конца перерыва. Уже когда входила в класс, ко мне подошла девочка и посоветовала не обращать на них внимание – только тогда мне стало немного легче на душе. Второй перерыв прошёл, можно сказать, спокойнее. Я уже стояла в группе девочек. И всё-таки один тип, каждый раз, пробегая мимо нашей группки, выкрикивал (не обращаясь ко мне) «Мы Криворизськи!», «Мы Криворизськи!».
Именно у этого типа из нашего класса была фамилия Галембо (Сёмка Галембо).
Бок – бок с Розой на одной парте, в каком бы учебном классе это ни было, мы проучились с пятого до седьмого класса включительно. Медлительная и несколько флегматичная по натуре, она не была успешной (я умышленно не говорю «успевающей») ученицей. А то, что при этом она была рослой девочкой и старше одноклассников, ставило её в ещё более невыгодное положение в классе. И хотя мы и домашние задания выполняли вместе, и к классным занятиям она, казалось, готовилась прилично, когда её вызывали к доске, терялась, робела, и в медлительных, тягучих ответах её никакой уверенности не чувствовалось. Так что 7-й класс она закончила с оценками «удовлетворительно». Закончила, можно сказать, с трудом.
Неглупая и добрая по натуре, она как-то не очень вписалась в класс и ходила в школу с заметным неудовольствием – но семилетнее образование было тогда обязательным. И хотя школы-десятилетки уже начали входить в жизнь, продолжение образования после семилетки законодательно не вменялось в обязанность. Желающие продолжить образование должны были подавать заявление как вновь поступающие.
Роза категорически не захотела поступать в 8-й класс. Учёба доставалась с трудом, «успехи» не доставляли удовольствия, а вот предстоящая очередная летняя поездка к сестре в Подмосковье (да еще и с перспективой остаться там) была ей по душе. Отчим был не только согласен с Розиным пожеланием, но и мне настойчиво предлагал не затевать этого поступления в десятилетку. Он считал, что если десятилетнее образование необязательно, то уж девочкам можно в него и не ввязываться. Вот, мол, Фаня никаких десятилеток не оканчивала, а как живёт!
Я была с этим не согласна. Мама робко меня поддерживала.
Не была я круглой отличницей, не была самой лучшей ученицей (видимо, должного прилежания не было), но училась хорошо и легко. И в школе, мне помнится, нравилось. И Чэся (Чеслава Эдуардовна) – наша бессменная классная руководительница с 5 по 10 класс включительно) очень советовала мне подать заявление в 8-й класс. Она и с мамой говорила об этом. Время на размышление было.
Роза уехала к сестре. Я, как и в прошлые каникулы, поступила на временную работу в «Сельхозтехнику» (благо, во время отпусков помощники были нужны), что успокоило отчима. А к концу каникул, с маминого согласия всё-таки подала заявление в 8-й класс, чем впервые сильно огорчила отчима.
Я упомянула Чэсю - Чеславу Эдуардовну Палашинскую. Она была и завучем школы, и преподавателем биологии и географии. Наша всем классом любимая и уважаемая Чэся! Незабываемая Чэся! И это при том, что она умела держать дистанцию. В меру строга и участлива, в меру общительна, всегда доброжелательна. Взыскательность вполне компенсировалась справедливостью. Она знала и понимала каждого из нас. Знала наши домашние условия, так как не раз побывала в семье каждого, где нужно - чаще, а где – реже.
Знала ли она, что мы меж собой зовём её Чэсей – не думаю. Но стоило кому-нибудь, завидев её направляющейся в класс, чуть ли не шёпотом произнести предупреждающее «Чэся!» - класс моментально приобретал благопристойный вид. И было это не из боязни, а только из уважения. Мы любили её, а она любила нас, потому что мы за эти совместные годы были в какой-то мере и её произведением. Насколько нам было известно, она семьи не имела. Школа была её жизнью. Да и жила она через дорогу от школы. Нам казалось, что в школе она бывает больше, чем дома.
Свободное копирование
