ВЫНУЖДЕННАЯ ОСТАНОВКА.
Когда мы проезжали одну из деревень уже в Брянской области, нас остановил патруль, к нам подошли солдаты с винтовками и с красными повязками на рукавах, и стали проверять документы. Отца тут же арестовали, и сколько мама не просила, и не уговаривала, и не просила солдат, объясняя им, что это её муж и с нами наши дети, отца повели под конвоем в соседнюю деревню Семеновку за пять километров, где был сельсовет.
Телега стояла в деревне посреди дороги. Мама просила Шпильку остановиться в этой деревне, чтобы она сбегала в Семеновку, куда увели отца, может быть, удастся ей его спасти. Шпилька заявил, что если оставаться, то придется здесь торчать очень долго. Что он возвращается, и, если мама хочет, то он отвезет назад. Дальнейшие уговоры на него больше не действовали. Шпилька сказал, что он вообще жалеет, что с нами связался. Шпильке с одной мамой без папки было легче разорвать и нарушить договор, он слушать больше ничего не хотел, и сказал:
- Может Исроел к вам уже больше не вернётся.
Маме ничего не оставалось, как забрать нас и наши вещички. Шпилька развернул лошадь, вся его семя села в телегу и уехал. Мы остались вчетвером, стоять посреди дороги, я и Маня с нашими вещичками, а мама с Верочкой на руках. После войны, когда мы вернулись в Мстиславль, мама хотела увидеть Шпильку, и просила отца привести его. Однажды вечером отец привел Шпильку. Он за эти годы спился совсем. Стал каким-то жёлтый, маленький, сухенький. Мама, сделала яичницу с ветчиной, отец достал бутылку водки. Отец налил Шпильке стакан, руки у него дрожали. Он выпил, взял корочку хлеба понюхал и больше ни к чему не притронулся, его сразу развезло, он стал нести какую-то ахинею, осмысленно разговаривать с ним уже не было никакой возможности. Отец налил ему еще стакан, он опьянел совсем, пришлось отцу отвести его домой. Когда Шпилька ушёл, мама высказалась, что все мы должны быть ему беспредельно благодарны, не смотря на то, что бросил нас, посреди дороги, в такую тяжёлую минуту, и что алкоголик, ведь только он один согласился взять нас отвести к городу Орлу, и участвовал в спасении наших душ.
Но мир не без добрых людей. За нами из-за плетня наблюдала деревенская баба, и когда мы остались одни, она подошла к нам и сказала, что она всё видела, и если мы не возражаем, то можем остановиться у нее. Где нам уже было возражать? Дуська, так звали эту бабу, привела нас в свою хату, стала маму успокаивать. Затем она достала из печи горшок со щами и горшок с тушеной картошкой и дала нам поесть. Но мы были так взволнованы, что еда не лезла в глотку.
Хотя мне было девять с половиной лет, я отлично понимал, что в то военное время, если нет документов, то могут принять отца за шпиона, диверсанта или дезертира, и без суда и следствия поставить к стенке – расстрелять. Я вышел в огород, лег на меже в траву, чтобы меня никто не видел, плакал, и без конца повторяя про себя:
- Чтоб папка вернулся, чтоб папка вернулся ....
И действительно, когда я утром проснулся, папа с мамой сидели за столом и разговаривали. Моей радости не было предела.
Отец рассказал, что когда его в сельсовет, пришел политрук и стал его допрашивать. Отец рассказал ему, как было дело; но он потребовал доказательств и ушел, оставив часового. Отец просидел несколько часов, затем его вывели и поели под конвоем по деревне. В деревне было много военных, но есть Бог на свете, вдруг он услышал:
- Минькин, куда это, тебя, ведут? - это крикнул один из группы солдат, стоявших у дороги.
Оказалось, в этой деревне был расквартирован добровольческий полк, и один из Мстиславских коммунистов служил в этом полку. Отец рассказал ему свою историю, они вместе нашли политрука, и там земляк сказал политруку, что знает отца с детства, что он играет в оркестре на трубе, и может это подтвердить и дать любые гарантии. Тогда отцу в сельсовете дали справку с гербовой печатью, где подтверждалось, что документы его утеряны; но предупредили, что ему необходимо пойти в районный центр Дубровку, в военкомат и призываться в армию. Идти на ночь в нашу деревню его отговорили, он, переночевав, утром пришел к нам. Пробыв с нами сутки, договорившись с Дуськой, что мы пока поживем у нее, отец отправился в военкомат в Дубровку.
У Дуськи было два сына старший Витек, был на год моложе меня, а младшему Валерке было три года. Как-то сразу мы сдружились: мама с Дуськой, они ходили вместе работать в колхоз, а я с Витькой. От него я многому научился, он умел плести лапти и корзины. Я ходил с ним в лес за лыком, там мы снимали кару с тоненьких липок так, что от деревца оставались беленькие прутики. Лыко дома Витек опускал в воду, размачивал и плел лапти. Он говорил, что на зиму нужно много лаптей, они быстро рвутся. Мы ходили на берег небольшой речушки, нарезали лазу, из которой Витек плел корзины. Отец его был на войне, и он считал, что он - главный хозяин в доме, как сказал ему батя, когда забирали в армию.
Особенно было интересно ловить раков, для этого к длинной палке привязывали круглый металлический сачок, затем шли к болотистому месту реки, там Витька ловил лягушку. Он брал её за ножки, разрывал пополам, разводил костер и обжаривал лягушечьи половинки, как Витька говорил, для запаха, привязывал лягушку ко дну металлического сочка. Когда темнело, шли на реку. Там опускали сочки в воду и наблюдали за ними при свете луны. Рак всплывал откуда-то со дна реки, забирался с сачок, клешнями хватал лягушку, в это время вытаскивали сачок, и сбрасывали рака в ведро. За два-три часа мы наловили полное ведро раков.
Дома Дуська накрывала ведро деревянным кружком. Утром, вытащив из печи ведерный чугун с крутым кипятком, она вываливала туда копошившихся раков, и чугун поставила в печь. Вареные коричневые раки превращались в ярко-красных. Витек рассказывал, что он с батей часто ловил раков, и что он их любит лучше, чем свежатину (свежее мясо, когда кололи поросёнка). Когда я работал после окончания техникума в Свердловске, все магазины тогда там были забиты самыми дешевыми консервами из дальневосточных крабов, мы ими закусывали. Они напоминали мне вкус раков, которых когда-то ловил с Витькой.
Верочка, играла с Валеркой, а мама много беседовала с Дуськой, она кое-что кроила и шила иголкой с наперстком. Дуська переживала, что вот уже месяц, как призвали мужика, а от него было только одно письмо из-под Смоленска. Она так же говорила, что если отца призовут, то мы можем пока пожить у нее.
Через неделю пришел отец и рассказал, что в Дубровке он встал на военный учет, что в Брянской области призыв проводился только тех, кто родился не раньше 1905 года, и его отпустили ехать, забрать и привезти семью в Дубровку.
Свободное копирование
