Умер писатель Эммануил Генрихович Казакевич, писатель, каких у нас немного, очень немного...
Я виделся с ним лишь однажды зимой 1961 года. Вместе с Львом Петровичем Василевским, который хорошо его знал, знал всю его семью, часто бывал у него дома, мы поехали в Архангельское, где отдыхал Казакевич. Уже тогда он был нездоров, хотя думаю, что это был ещё не рак (умер он от рака). Весь пожелтел: желчь уходила в кровь. Эммануил Генрихович встретил нас в просторной низковатой комнате. Серый свет пасмурного утра плавил черты лица. Он был одет в коричневый свитер. Высокий, чуть излишне полный. Лицо одутловатое, нездоровое. Очки. Глаза навыкате смотрят чуть печально и немного в разные стороны.
Поговорили сначала о газетных делах, он рассказывал о поездке в Италию, обещал написать для «КП» очерк «Венеция и Ярославль». Потом заговорили о его последней работе — повести «Синяя тетрадь». Интересно говорил о взаимоотношениях Ленина и Горького. Потом рассказывал, как повесть мурыжили в ЦК: и не разрешали, и не запрещали.
— Я не вытерпел, пошёл на телеграф и отправил Хрущёву телеграмму. Если не ошибаюсь, я заплатил за неё рублей 400. Вы бы видели, как на меня смотрела девушка-телеграфистка! Вернулся домой совсем больной, лёг и думаю: «Будь что будет...»
Повесть Казакевича напечатали в журнале «Октябрь», а потом она вышла отдельной книжкой.
Говорили о Конго, о Кубе, о совещании руководителей компартий. Когда пошёл нас провожать, жаловался на соседей в санатории:
— Писатель — животное общественное. К нему может каждый подойти, рассмотреть, пощупать, заговорить. Я гуляю, а ко мне подходят и спрашивают: «Скажите, а почему сейчас нет таких писателей, как Пушкин, как Лев Толстой?» А я отвечаю: «Не знаю...»
Он шёл медленно, опираясь на палку. В неуклюжей тёмной шубе, в ушанке, с палкой этой он выглядел много старше своих 48 лет. Махнул рукой вслед нашей машине...
Казакевич начал по-настоящему работать в литературе только после войны. Довоенные его стихи и пробы известны мало. Писал он лет 15, не больше. Василевский рассказывал о нём, как о скромном умнике, избегавшем литературного «света», которого трудно было заманить «в президиум». Особенно в последние годы он очень много работал. Летом жил на даче, у него был маленький отдельный домик, в котором он сидел от зари до зари. При всём том был охотник выпить, любил застолье, женщин. По наблюдению Василевского, иногда был излишне резок в семье, а точнее — не находил с семьёй точек духовного соприкосновения.
Мне он показался умным и мягким человеком, слегка рассеянным, быть может...
Когда он заболел раком, ему сделали операцию, которая не помогла. Болел долго и тяжело, переносил всё стойко, понимал, что умирает, и жалел, что не успеет закончить роман об одесских подпольщиках времён гражданской войны, над которым работал очень увлечённо. Незадолго до смерти попросил достать груш или персиков. Но достать не сумели. Дня за три до конца, почувствовав себя лучше, ходил, шутил. Умер в больнице.
* * *
Семинар журналистов в «Экономической газете». Пошёл послушать академика Дмитрия Ивановича Щербакова, который очень мне нравится. Он рассказывал, как американцы добывают нефть в Мексиканском заливе. Там сравнительно неглубоко, до дна метров сто, но бурят дно очень глубоко. Опытные скважины до 8 км.
* * *
Чудесная ласковая осень 1962 года кончилась. 15 октября выпал первый снег. Так мечтал съездить в лес, да всё дела, дела, будь они прокляты.
Свободное копирование
