Чужой в своей семье
Бабушка говорила -- она потеряла сына. Да в сущности, так и было. Он совершенно ушел в себя. Все валилось у него из рук.
Дед был, разумеется, недоволен. Он думал, что сын просто увиливает от работы. За то и получал частенько тычки и подзатыльники.
Дед, слывя человеком религиозным, считал, что религия не должна мешать крестьянскому труду. Сын же его, если и принимался за работу, то как-то через силу, не переставая бормотать что-то о Боге в человеке и о другом непонятном. И потянулась за отцом слава бездельника, ледащего человека.
Особой близости между отцом и сыном не было. (Правда, увидев внимание и даже преклонение, с какими относилась к моему отцу петербургская знать, дед нехотя признал, что, как он говорил, "парню, может быть, и дано...")
Дед хотел только одного -- чтобы сын усердно гнул спину. Семье надо кормиться. А для этого -- много и тяжело работать, даже надрываться, бабушка говорила: "Жилы рвать".
И отец со временем стал работать прилежнее, хотя, случалось, и замирал посреди борозды. Беда, если дед заставал его в такую минуту.
Вообще отношения между отцом и сыном напоминали, в лучшем случае, вооруженное перемирие.
Как бы там ни было, хозяйство в то время процветало. По меркам русской деревни, конечно.
Отец рассказывал нам, детям, о том, как бабушка, напуганная его замкнутостью, даже отрешенностью, пыталась подтолкнуть сына к сверстникам. Она называла это "развеяться". Совершенно напрасно. Отец ни за что на свете не хотел бы "развеяться", перестать быть "странным". К ужасу родителей он твердил: "Не надо мне никаких друзей. У меня есть Бог".
Но все же приходилось иногда уступать уговорам и идти на улицу. Отец рассказывал, что самое трудное для него было -- подойти к ребятам. Он представления не имел, как вести себя, что сказать, как им понравиться. Он был слишком другим. И соседские дети это чувствовали.
Одним словом, идиллии не получалось.
К четырнадцати годам отец выровнялся и не выглядел уже хилым и слабым. Но драться по-прежнему не Хотел. Именно не хотел! "Нельзя поганить образ", -- говорил он.
Подростки жестоки, они воспринимали постыдное в их глазах миролюбие как порок, достойный наказания. Иначе как слабаком отца на улице не дразнили. А при первой возможности и били.
Однажды, устав от издевательств, отец, под гиканье и свист, вступил-таки в драку. Его соперник, уверенный в своем превосходстве, ткнул в него кулаком, но отец отбил удар. Да так, что нападавший упал. Пока тот лежал, другие навалились на отца скопом. Но он справился с ними. И оставался при этом абсолютно спокойным.
На улице воцарился мир. А вот в душе отца мира не было. Раскаявшись в том, что полез в драку, отец долго не мог придти в себя. Молился, ища успокоения.