С тех пор, как я себя помню, была шестидневная рабочая неделя. Мы так и называли: первый день, второй... пятый, выходной. Слова "воскресенье" тогда в обиходе не было! Борьба с религией была бескомпромиссной:
Долой, долой монахов,
Долой, долой попов.
Мы на небо залезем.
Разгоним всех богов!
Новогодние елки были отменены, хотя у меня сохранились очень смутные воспоминанья о елке, которая была до официального разрешения в 1934 году, у бабушки даже сохранялись несколько елочных игрушек, среди которых был маленький ангелочек... Так что мое, пожалуй, самое ранее удивление относится к 1934 году, когда было объявлено, что елки можно устраивать. Это было совсем незадолго до Нового Года, и мы с Вилькой отправились самостоятельно в церковь на Полянском рынке (церковь Григория Неокесарийского, построенная в 1668 году, сохранилась и теперь) за свечами. Игрушки мы могли сами сделать; это было интереснейшее занятие, особенно, когда мы стали подрастать, а вот свечей купить было больше негде. С радостью мы вошли в церковь. Было полутемно, и мы не знали куда идти, народу было многовато, но не очень. На нас никто не обращал внимания. Когда мы обратились к стоящему рядом суровому старику, он первым делом сорвал с нас шапки и потом уже показал, где продаются свечи. Мы прошли еще вперед, там было светлее от живых огоньков свечей. Кажется, старик добавил вслед нам: "Безбожники".
Надо сказать, что борьба с религией вызывала у меня полное понимание. Религия была до Революции, тогда все было плохо, поэтому плоха и религия, и поэтому она совсем нам не нужна. Я иногда слышал разговоры взрослых о том, что без религии не будет страха божия, и люди будут себя плохо вести, так как у них не будет совести. Я совершенно искренне считал эти мнения ошибочными, потому что я, вот, Вилька, Никитка, Юрка, Фимка — все мы знаем, как хорошо себя вести, без всякого бога. К этому позднее прибавилось мое представление о церкви и, следовательно, о религии, как о чем-то мрачном и очень безрадостном.
Первый раз по-настоящему я увидел и осознал церковь, когда там отпевали бабушку. Это было так тяжело и грустно, я очень любил бабушку. Мне с ней бывало иногда легче говорить, чем с мамой, мне казалось, что она меня понимает лучше. Она никогда со мной не была такой строгой как мама или даже отец. В следующем году умер отец. Это случилось совершенно неожиданно и нелепо; когда мы из Москвы уезжали на лето в его родную Шабалинскую он был совершенно здоров. И вот опять церковь, теперь сельская. Много народу, светло, в солнечных лучах плавают, медленно завихряясь, голубые слои ладана. Священник читает молитвы... А у меня все время, не успокаиваясь, внутри кричало: как же так умер? Ведь я его так любил, и он, я это знаю, тоже очень любил меня! Неужели он совсем умер? Как же может быть так несправедливо на свете устроено?.. Гроб подняли на руки и двинулись на кладбище к могиле. Я уже знал, что надо было потом бросить горсть земли. И все-таки, отца теперь не было. Была мама, была сестра, были родственники, а отца так и не было.
