У отца упадок сил и немощи как бы сковывали его еще ясную память и здоровый дух. Он все больше и больше уходил в себя; ненавидя все проявления болезни и старости, не хотел быть на людях Он часами сидел в своей комнате в кожаном кресле, превращенном когтями целых поколений кошек в нечто похожее на мех. Часто в библиотеке посетители яростно спорили между собой. Бывшие деникинцы обвиняли красновцев в трусости; бывшие кадеты обвиняли эсеров в продажности и т. д. и т. п. Пустые споры людей, живших прошлым. Когда выкрики долетали в комнату отца, он мне говорил: «Ненавижу эти голоса, ненавижу… Пусть замолчат».
Иногда кое-кто врывался к нему. Тогда он делал вид, что не узнает, и никому не отвечал.
Однажды к нему вошла жена доктора Харитонова, лечившего отца, и, сюсюкая, спросила:
— Александр Иванович, вы меня узнаете?
Не смотря на нее, он ответил:
— Нет.
Тогда она спросила:
— А доктора Харитонова вы знаете?
— Да, очень хороший человек, — тепло сказал Куприн.
— А что вы думаете о его жене? — жеманно спросила дамочка, желая услышать комплимент.
— Стерва… — коротко произнес отец.
Точно ошпаренная, дамочка выскочила из комнаты и, закатив глаза и ломая руки, воскликнула:
— Ах, бедный, бедный Куприн!
А в это время бедный Куприн трясся от беззвучного смеха.
Вечером, когда наконец наступала тишина, приходил к нам старый, одинокий писатель Борис Лазаревский. Жадно и неопрятно набрасывался на еду, в которой мы не могли ему отказать. Николай Рощин, тогда молодой писатель, приходил пешком из пригорода. Он часами просиживал, глядя на всех смеющимися, голодными синими глазами. Ему также никогда не отказывали в куске хлеба. Рощин старался помогать маме в библиотеке. В 1946 году он вернулся на родину.
В то время безработица преследовала меня в кино и в театре. Бедность принимала жестокие формы. За неплатежи часто отключали газ, электричество, телефон. В доме царили тоска и безнадежность.
Единственной радостью отца была маленькая кошечка Ю-ю, названная так в честь знаменитого героя рассказа «Ю-ю», лежавшая всегда у него на плечах теплым и нежным грузом.
Самым близким другом матери и отца была в ту пору вдова Саши Черного Мария Ивановна.
Из литературной и артистической братии близких почти никого не осталось. Каждый ушел в свои собственные горести и трудности. Не о чем было больше говорить. Судьба писателей в эмиграции перестала кого-либо интересовать; острое ощущение своей ненужности было самым горьким чувством моего отца.
Свободное копирование
