Грановский миновал другой подводный камень, опаснейший, нежели пристрастие в воззрении на феодальные события. Знакомый с писаниями великих германских мыслителей, он остался независим. Он прекрасно определил современное состояние философии истории во втором чтении, но не подчинил живого развития никакой оцепеняющей формуле; Грановский смотрит на современное состояние жизни как на великий исторический момент, которого не знать, которого миновать безнаказанно нельзя, так, как нельзя и остаться в нем навеки не окоченевши. Чтоб очевидно указать глубокий исторический смысл нашего доцента, достаточно сказать, что, принимая историю за правильно развивающийся организм, он нигде не подчинил событий формальному закону необходимости и искусственным граням. Необходимость являлась в его рассказе какою-то сокровенной мыслью эпохи; она ощущалась издали как некий Deus implicitus {связанный бог (лат.).}, предоставляющий полную волю и полный разгул жизни. Величайшие мыслители Германии не миновали соблазна насильственного построения, истории, основанного на недостаточных документах и односторонних теориях, -- это понятно: сторона спекулятивного мышления была ближе их душе, нежели живое историческое воззрение. Их теоретическая и тягостная необходимость явилась доведенною до нелепости в сочинениях некогда очень известного Кузеня. В Кузене я вижу Немезиду, мстящую немцам за их любовь к отвлеченности, к сухому формализму. Немцы должны были сами расхохотаться, читая, куда они завели доброго и бесхитростного галла, вверившегося им. Он таким внешним образом понял необходимость, что чуть не выводил из общей формулы развития человечества кривую шею Александра Македонского. Это была реакция вольтеровскому воззрению, которое, наоборот, приводило судьбы мира в зависимость от очертания носа у Клеопатры.
Грановский обещает напечатать свои чтения; тогда, посылая вам книгу, я попытаюсь разобрать самый курс, поговорить об нем подробно. Теперь позвольте кончить -- надеюсь, что вы против этого ничего не имеете. А-р.
Когда Грановский по окончании первого курса благодарил публику -- восторг был неслыханный. Все встали. Многие бросились к кафедре, жали ему руку, дамы махали платками, молодые люди кричали "браво!". Грановский был бледен, -- выйти не было возможности, -- хотел сказать несколько слов, и не мог. Шум, треск, рукоплесканья и крики "браво", -- восторг удвоился. Публика шумела в аудитории, студенты построились на лестнице. Измученный от волнения, Грановский вошел в правление -- там ожидали его друзья.
В тот период времени Грановский был из лучших, но не единственный из числа молодых профессоров добросовестной учености, сильно двинувших вперед Московский университет.
История их не забудет, вспоминая о них, сказал Саша.
Свободное копирование
