Хочется сказать и о своих переживаниях в связи с поением нашего конвоира смесью, содержащей тройную дозу морфина, которую он сам, как было сказано выше, добавил доливанием этой смеси в свою рюмку. Уже было сказано, что его состояние было в Доме лесника очень тяжелое, но благодаря тому, что он повторно вырвал, оно несколько улучшилось, оставаясь серьезным. Когда он еще находился в стадии алкогольного возбуждения, он полез в карман, достал фотокарточки своей жены и детей, показал их и умиленно произнес: "Вот моя фрау, она хорошая хозяйка, теперь она ведет хозяйство, и ей трудно... Когда же кончится эта война? Почему мы воюем..." Он говорил это, а я думал о том, что мы делаем с ним. Как быть? С одной стороны, война есть война! С другой - мы ведь не в открытом бою, а изподтишка травим его, - думаю я и переживаю. Но затем успокаиваю себя: "А они? Убивают женщин и детей, расстреливают их, совершенно беззащитных, на открытых железнодорожных платформах?! Нет, мы вправе искать себе свободу, чтобы присоединиться к своим войскам и продолжать войну против фашистских захватчиков! Кроме того, мы ведь думаем не убить его, а хотим лишь оглушить, усыпить, чтобы бежать от него. Разве мы не вправе это сделать?" Теперь, когда мы вернулись в лагерь, и немец ушел к себе, я не знал о его состоянии. Ведь в случае смерти дело могло осложниться, могли дойти до причины, тогда и нам конец! Однако на второй день он настолько оправился, что прибежал на территорию первого блока, разыскал меня и не то просил, не то приказывал: "Нyp швайген! - Только молчать!" Как будто я был заинтересован рассказать его начальству о своих неудачах.
Свободное копирование
