В воскресенье, 21 мая, как было условленно, наши группы, в отдельности друг от друга, вышли в лес. Дом лесника, как я заметил, находился сравнительно недалеко от нашего лагеря. Мы пришли туда и застали там пожилую женщину - представительницу партизан, которая играла роль хозяйки и уборщицы. Вскоре появился приглашенный гармонист и неизвестный нам поляк. Стали закусывать, пить водку и угощать немца. Заранее было условленно, что мы будем пить мало, а угощать щедро. Больше того, мы решили усыпить нашего конвоира, подбавляя в его рюмку раствор морфина. В ожидании появления партизан, за которыми отправился Нуралиев, я "занимал" немца, угощал его водкой и даже, а ветврач Хапхин в это время подготовил смесь водки с морфином, спросив: "Не пора ли "угощать" камрада?" Я подмигнул ему, и немец попробовал эту смесь, опрокинув рюмку в рот. Потом он подошел к окну, вновь наполнил рюмку заготовленной смесью и выпил. Немец захмелел, его тошнило, он вышел на порог дома и мучился. А тут поляк, который охотно участвовал в выпивке, ничего не подозревая, спрашивает: "Доктор, что с ним? Почему ему стал так плохо?" - "Видно, опьянел", - ответил я. Но поляк не соглашался и многозначительно повторял: "Все мы пили, но именно с ним почему-то стало так плохо!" Что делать с поляком, как отвлечь его внимание от немца? А тут нет ни партизан, ни Нуралиева. Немец-конвоир схватился за голову и стал рвать. А тут подошла группа Ибрагимова, и их немец совершенно трезв. Их отвели в соседнюю комнату и стали угощать, но дело продвигалось туго, этот немец вел себя сдержанно, мало пил. Угощать же "добавочной" смесью мы не решились. Вдруг появился Нуралиев, он сказал, что партизаны задержались, но придут, мы ждем, а терпения нет. Нуралиев вновь исчез, чтобы ускорить приход партизан, но вскоре он вернулся: партизан нет, и он невнятно объясняет нам причину их неявки.
Надвигалось критическое время, когда у ворот лагеря заканчивали дежурство друзья наших конвоиров: если они сменятся, мы не сможем войти в лагерь. Конвоир группы Ибрагимова, хотя и подвыпил, но в сознании, его беспокоит лишь тяжелое опьянение нашего конвоира и позднее время. Хотя нашему конвоиру уже гораздо легче, он еще плохо чувствует себя. В такие тревожные минуты, вдруг мы видим, как с противоположной горы спускаются к нам два немецких солдата-пограничника. Спустя минуту, они медленно подходят с автоматами наперевес и молча обходят дом. Я решаю освободить свои карманы от вещественных доказательств - большого количества перевязочного материала, медикаментов, шприцов и игл к ним, которые я захватил из лагеря для партизанского отряда. Если все это обнаружат, то им будет очевидно, зачем мы пошли на "гуляние" в Дон лесника, но, кроме того, каждый из нас одет в две-три пары белья, по две гимнастерки, захватили даже шинели "на случай дождя"! Если все это откроется, наша судьба будет решена. Ведь после Сталинграда немцы уже не говорили: "Наше дело охранять, а ваше - бежать!". Говорили, что есть приказ Гитлера расстреливать каждого беглого военнопленного и выставлять его в лагере на всеобщее обозрение!
Как освободиться хотя бы от содержимого своих карманов? Я быстро вхожу в дом, прошу хозяйку принять от меня все это, но она категорически отказывается, говорит, немцы обнаружат - пощады но будет! Выбегаю из черного хода и начинаю выбрасывать содержимое карманов прямо в заросли. Но вдруг вижу; с противоположной стороны за мной наблюдает немец-пограничник, я скрываюсь от него за домом, выбрасываю из карманов все и вновь вхожу в дом. Вызывает крайнее удивление молчаливое наблюдение и бездействие пограничников.
Наши конвоиры предлагают нам выйти из Дома лесника и ведут нас на Запад, по направлению нашего лагеря. Впереди идут пограничники, а сзади нас конвоиры. Но как только мы повернули на дорогу в лагерь, совершенно неожиданно Нуралиев бросился в кусты, а за ним Халхин и Геркулес. Мы, не останавливая движение, переглянулись, я жду согласия друзей тоже кинуться в неизвестность, бежать, но они колеблются. Колеблюсь и я, да уже и поздно: дорога пошла под кручу, подняться на гору здесь невозможно, к тому же перед нами выросли пограничники. Наш "трезвый" немец о чем-то поговорил с ними, и они ушли.
Конвоиры вводят нас в лагерь: хорошо, что мы успели до смены их друзей. Без оглядки мы бежим, бросаемся в свои комнаты, чтобы снять с себя все лишнее: вторую-третью пары белья, гимнастерки, а я еще и шинель, которую захватил, несмотря на теплую ясную погоду, "на случай дождя". Хорошо, что в нашей комнате никого не было: я снимал с себя мокрое от пота белье и мой вид - рассеянный и тревожный - выдал бы меня сразу. Впрочем, многие врачи, которые не получили "приглашения" участвовать с нами "в гулянии", догадались, когда мы выходили из лагеря. Азнаурян, например, увидев меня после возвращения, сказал: "Я понял, что вы собираетесь бежать, когда прощались со мной. Вас выдали глаза!"
Свободное копирование
