Я уже говорил, что в Каракурте был значительный гарнизон, состоявший из всех родов войск. Я и мой брат Сос повадились ходить и дружить с солдатами, которые очень любили нас, особенно Coca, который очень потешал их своими танцами. Мы привыкли к солдатам и бывали у них каждый день в казармах, в хлебопекарне, у походных кухонь, на спортплощадках, обедали с ними, аппетитно ели их "борщ да кашу", которые казались нам исключительно вкусными. Наше общение с солдатами способствовало освоению русского языка. Солдаты рассказывали нам о России, один из них говорил, что в России "ровно-ровно", при этом руками изображал эту "ровность" тем, что раздвигал их, "нечаянно" задевал нас по носу и долго смеялся.
Помню, в февральские дни 1917 года в войсках было неспокойно. Однажды, посетив своих друзей-солдат, мы еще издали увидели большую толпу на церковной площади, которая была рядом с казармами. Пробираясь к середине, мы увидели трибуну, на которой стоял кто-то в штатском и энергично говорил, обращаясь к солдатам. Вскоре его сменил другой, тоже в штатском, они приехали вместе, но говорили они по-разному. Этот, второй, обращаясь к солдатам, говорил:
- Товарищи, солдаты! Не верьте тому, что говорил выступавший передо мной: он сам буржуй и защищает интересы буржуев!
Хотя мне было уже 11 лет, но акселерация, видимо, еще не наступила настолько, чтобы я понял, почему один из ораторов был буржуй, а другой - против буржуев. Рассказывали, что солдаты, недовольные однообразием пищи, вылили борщ на голову генерала. Но я уже говорил, что пища солдат - "борщ да каша - пища наша" - нам как раз очень нравилась. Больше того, мы ели эту пищу не только в гостях у солдат, но и очень часто приносили в котелках доверху наполненные борщ и кашу. Отец сильно сердился на нас, но мать успокаивала его, а иногда сама охотно ела эту пищу с нами. На второй день мы несли котелки назад, нередко с кондитерскими изделиями нашей мамы, за которые солдаты были ей очень благодарны: возможно, они напоминали им своих родных, свой дом, оставленный где-то далеко в России.