29 <января>
Вечер вчерашнего дня проведен был мною в театре. В бенефис Мартынова шло "Горе от ума", и, признаюсь, шло довольно плоховато. На сцене только видишь, что это не комедия, а просто-напросто злая сатира. Чацкий вечно не в своей тарелке, Фамусов безличен, даже при игре Мартынова, то он пуст, то остроумен, то ничтожен и мелочен, то весьма проницателен и умен. Роль Софьи самая неестественная, и при всем уменье Владимировой держать себя она даже в некоторых местах казалась ненатуральной -- например, в мечтательных размышлениях о Молчалине в последней сцене, где она должна стоять с отцом минут пять, выслушивая восторженные тирады Чацкого. Максимов играл Чацкого отвратительно... Всех лучше вышел Загорецкий -- Каратыгин; мне он очень напомнил Вышнеградского... При всем том я доволен, что видел "Горе", хотя в другой раз уже не пойду смотреть его, разве для того, чтобы любоваться Владимировой. Она в самом деле поразительно хороша, и ее красота именно в моем роде: я всегда воображал себе такою будущую мою bien aimée... {Возлюбленную (франц.). -- Ред.} Эти тонкие, прозрачные черты лица, эти живые, огненные умные глаза, роскошные волосы, эта грация во всех движениях и неотразимое обаяние в каждом малейшем изменении физиономии -- все это до сих пор не выходит у меня из памяти. Но впечатление, произведенное на меня Владимировой, именно подходит к тем, которые Пушкин называет благоговеньем богомольным перед святыней красоты... Смотреть на нее, следить за чудными переживаниями ее лица и игрою глаз есть уже для меня достаточное наслаждение. Совсем другого рода чувства волновали меня, когда танцевала Жебелева с Богдановым мазуречку. Красота Жебеленой тоже вроде Владимировой отчасти, но она гораздо чувственнее и менее строга в выражении и позах... Правда, глупо было бы и искать этого в мазуречке. Что это за танец! Наши салонные мазурки и вальсы не могут ни малейшего понятия дать об этом разгуле наслаждения, с которым все чувства впиваются в чудные движения, звуки и позабывают все на свете, смотря на этот возбудительный танец... Вот когда я почувствовал сам слова Разина<?>: "Я люблю балет только такой, какого женщинам смотреть нельзя: по крайней мере тут уж гуляй, душа!.." И в самом деле: смысл этой мазуречки немножко может скандализировать чистую, невинную девочку, особенно заключительная поза, заключающая в себе, впрочем, невыразимое очарование для меня... Нет -- врет Аполлон Григорьев: телесные чувства имеют свою поэзию, да еще какую поэзию!.. В заключение шла пьеса "28 января", в которой Мартынов фамильярничает с публикой очень мило, Максимов читает басню "Осел и соловей" очень плохо, Леонова поет что-то отвратительно для моего слуха (хотя Радонежский и уверяет, что у нее удивительно сильный голос: да черт ли в его силе, когда он уши дерет!) и, наконец, Горбунов рассказывает о том, как артель мужиков рассуждает о царь-пушке и пр. Наконец-то я услышал этого прославленного рассказчика. Он действительно подражает мужицкой речи и манерам необыкновенно хорошо, до того, что забываешься, просто чувства обманываются, как будто бы перед вами стоит чревовещатель. Но при всем этом я никак не могу понять, как может человек ограничить этим свою жизнь и ничего лучше не выдумать в несколько лет, прожитых им в Петербурге... Это показывает крайнюю ограниченность ума и совершенную пустоту. Где ни послышишь -- в театре Горбунов рассказывал, на большом вечере где-нибудь Горбунов рассказывал, на частном концерте Горбунов рассказывал, и все одно и то же... Да ведь это, наконец, ни на что не похоже...
Вечер сегодня провел у Срезневского, с которым толковал мало, потому что он отправился в заседание Географического общества. Зато оставался Тюрин, который, право, кажется, не так гдуп, как я сначала думал. Пожалуй, кончится все это тем, что я принужден буду поверить Николаю Гавриловичу, который мне говорил еще летом, что Тюрин, кажется, все-таки лучше Срезневского. Только мне ужасно не нравится, что он нередко говорит вещи совершенно невинные -- таким тоном, что их...
Свободное копирование
