8 января, 4 часа утра
Вот неделя прошла нового года, а я еще только раз открывал мой дневник. А все эта неотразимая лень, сильная своей "энергией слабости". Она даже уверила меня, что в эти дни нечего было записывать, и еще когда-нибудь уверит, что в моей ничтожной жизни вовсе нечего записывать, и потому дневник мой надобно прекратить... Но прежде чем сделать это, я спешу -- тем более что опоздал извиниться перед новым годом за мои несправедливые нарекания, которые я делал ему в стихах и в прозе. Право, он вовсе недурен для начала. Год как год. Ничего особенно страшного. Немножко, правда, холоден: градусов 20 и свыше, со 2-го или 3-го числа, стоит постоянно... Но это еще не великая беда. Однако не мешает припомнить что-нибудь по порядку.
2-го числа в среду корова нашлась. Папаша успокоился, был очень весел, но за обедом все-таки -- не помню, по какому поводу -- повторено мне было извлечение из вчерашнего нравоучения, с особенным ударением на то, что во мне мозгу нет, и с приполнением таковым, что, дескать, напрасно я написал огромную задачу, где напорол множество чуши, а между тем своего дела не знаю. Нужно сказать здесь, что перед рождеством я написал сочинение о мужах апостольских, листов в 35, опустил при этом несколько казенных задач, и уже несколько раз мне доставалось за это... В этот день вечером ходил я к Никольским, относил книгу -- "Письма Святогорца", взял вторую часть их же; слышал там, что у них в тот день был преосвященный. Я спрашивал, не говорил ли он чего о папаше, но сказали, что ничего не поминал. Когда я, пришедши домой, сказал об этом папаше, он сказал: "Ну уж от Никольских не жди добра, опять чего-нибудь напутают, наговорят. Все зло, ежели я что получил, так от них..." Вот подозрительность! Вот преувеличение! Жаль, что пишу я эти слова... У Никольских видел я, между прочим, madame, приставленную к детям, Н. Л. Наз. Это что-то новое для меня. По романам я представлял гувернантку именно таким несчастным существом, как ее описывают; но это совершенно другое дело! Она жеманится, важничает, жалуется на угар, сердится, говорит: "я не могу", "я не хочу"; а ей все смотрит в глаза, все за ней ухаживает, все ей кланяется. Мне кажется, она весь дом заберет скоро в свои руки, если уж не забрала, Пришедши домой, я застал у нас В. И. Добролюбова, моего дядюшку, который забежал к нам на минутку, чтобы сказать, что он женится... Каких, подумаешь, глупостей не взбредет на ум человеку от нечего делать... Вот три года он на службе и два года с половиной собирается жениться. Надо заметить, что ему 21 год, и он получает 700 или 800 жалованья. Человек, напыщенный сознанием собственного достоинства, и на знати ни по знати, засылающий свах там, где бы надобно-предварительно познакомиться, войти в дом, познакомить с собой и сделать самому предложение, как обыкновенно ныне водится... 3 января в четверг была у нас -- "ангел мой! Христос с вами! душка мой! ангел мой!" -- К. П. Захарьева. Странная женщина!.. Нежна до приторности, чувствительна до обидчивости и слезливости, деликатна до сентиментальности. Словечка в простоте не скажет: все с ужимкой... Раз я играл с ней в карты... Возможности нет! Только и слышишь: "позвольте мне спашевать"... или: "Николичка! ангел мой! будьте так добры, -- передайте мне прикупку"... или: "а мне повистовать позвольте?"... И все с такой раздирающей душу приторно-жеманной гримасой, таким рассыпающимся нежным голосом, с такой кисло-сладкой улыбкой, что я едва удерживался, чтоб не воскликнуть: "прошу тебя, не мучь меня!.." Часто она пишет письма к папаше, такие же, как и она сама; так и веет от них Катериной Петровною, как от аптеки лекарствами. Признаюсь, и впечатление они на меня производят такое же, как аптека. Начинает она обыкновенно очень рома-