Из дворца по узкой улице мы спустились к тюрьме. Вход в харарскую тюрьму воспрещен, но всемогущий бакшиш, в виде талера, открыл перед нами двери и мы попали на небольшой двор. По середине проходил желоб с нечистотами, тут же на грязном холсте валялись обломки сухой инжиры -- скудное пропитание преступников. Co всех четырех сторон выходят во двор тесные каморки, где в темноте, звеня цепями, копошатся преступники. Большинство сковано попарно. Отдельная конура предназначена для женщин. В темном логовище в невыразимо грязных шамах сидело несколько преступниц. Скованные попарно преступники ходили неразлучно по двору -- что делал один, то должен был делать и другой, один шел есть, шел за ним и другой, один гулял -- гулял и другой... При нас расковывали и освобождали двоих. Солдаты растягивали кольца толстыми деревянными рычагами и вынимали ноги из кандалов.
В углу тюрьмы, в темной нише с бутылкой воды на полу, на ковре, полулежа в тягостной думе томится один из генералов раса Маконена, его фитаурари. Он осужден на смерть за государственную измену. В прошлом году он был послан с отрядом против неприятеля. Прошли недели со дня его посылки, а известий из отряда фитаурари не было. Послали легкий отряд на разведку и оказалось, что часть войска фитаурари по его оплошности вырезана, а с другою частью он стоит в лесах и завел уже сношения с неприятелем о сдаче. Его захватили, заковали в цепи и привели в Харар. Он был приговорен к расстрелянию.
И вот один, среди грубых тюремщиков, в компании воров и убийц томится фитаурари, ожидая скорбной своей участи. Его глаза блеснули, когда он увидел нас, и он закопошился под красной шамой: ему неприятно было, что на него смотрят.
Мы вышли из тюрьмы, подавленные скорбным чувством. Дни идут за днями, сменяемые темными ночами, а в этих грязных вонючих нишах, в шамах, никогда не снимаемых, пропитанных испарениями тела и насекомыми, томятся эти черные люди. И никогда свет христианской любви и всепрощения не озарит их и многие годы пройдут в безмолвии тюрьмы среди шумного людного города. Мы не знаем их языка, не знаем их нравов, их жалоба не звучит для нас так тяжело, нам не горько их горе, мы почти равнодушны к их страданиям, но их жаль, как жаль зверя, лишенного свободы, дурно содержимого в грязной клетке.
Свободное копирование
