Я хочу рассказать об одном эпизоде, чтобы читатель мог яснее понять степень мастерства этого актера. Рассказывая о нем, я забегаю вперед, так как этот эпизод произошел гораздо позднее описываемого мною времени, произошел тогда, когда я уже сам играл в Малом театре Хлестакова.
В конце тридцатых годов мне пришлось в одном купе поезда ехать с Иваном Михайловичем Москвиным в Ленинград. Я не мог удержаться, чтобы не задать ему один вопрос. Задать этот вопрос было не очень легко, потому что, как мне казалось, сам Иван Михайлович был не вполне удовлетворен своим исполнением роли городничего и отношением к его исполнению и зрителей и прессы.
— Как вы репетировали «Ревизора» с Чеховым, Иван Михайлович? Расскажите, пожалуйста, как вы работали с Чеховым как с партнером.
— Было очень трудно, — сказал Иван Михайлович. — Вы ведь знаете, Миша был патологичен. Вот, например, при встрече городничего с Хлестаковым в гостинице, когда Хлестаков думает, что городничий хочет перевести его в тюрьму, Миша плакал настоящими слезами.
Вероятно, я посмотрел на Москвина изумленно выпученными глазами. Дело в том, что в этом месте я, исполняя роль Хлестакова, также плакал. Делал я это, конечно, технически, правда, стараясь вызвать в себе искренние эмоции, но тут мне стало ясно, что я, может быть и хорошо, но комедийно изображал и представлял слезы вдруг расплакавшегося, как ребенок, Хлестакова. Мне и в голову не приходило, что можно в комедии плакать по-настоящему. Я думал, что это удел драмы и трагедии. И вдруг я ясно вспомнил и почувствовал все великолепие этого места у Чехова. Если актер тут плачет и плачет по-настоящему, как ребенок, то настоящие искренние слезы могут только помочь зрителям воспринять всю полноту, трогательную комедийность и жизненность этой трудной для обоих актеров сцены. Актерское проникновение в этой роли у Чехова было совершенно как внутренне, так и внешне. И это слияние внутреннего и внешнего было очень характерно для всех ролей Чехова.
Мы могли видеть это слияние и в роли Мальволио в «Двенадцатой ночи», где он разговаривает с партнерами, будучи уверен, что он говорит сам с собой, принимая их реплики за свои мысли. Мне предложили дублировать Чехова в этой роли. Я впервые посмотрел постановку. Восхищенный, я пришел домой и раскрыл Шекспира. Я не нашел тех сцен, которые играл Чехов, и не нашел слов, которые говорил Чехов, это была гениальная импровизация, основанная на Шекспире. Я отказался дублировать Чехова и правильно сделал. Когда на это предложение согласился такой артист, как Певцов, то и он потерпел после Чехова жестокую неудачу.
К сожалению, я видел Чехова на репетиции всего один раз. Он помогал исполнительнице роли Катарины — Кариаковой в «Укрощении строптивой». Тут я воочию увидел, что он в совершенстве владеет внешней техникой. Настоящие слезы в… Хлестакове говорят о его внутренней технике. Приходится пожалеть, что я пропустил возможность поучиться у этого гениального актера, повстречавшегося мне на пути. Помню, что он сказал мне после «Укрощения строптивой»:
— Здорово вы играете, Игорь Владимирович.
— Что вы, Михаил Александрович, — отвечал я. — Я же здесь играю внешними приемами.
— А это мне не важно, — сказал Чехов. — Было бы хорошо, правдиво, впечатляюще.
Свободное копирование
