Но все же тоска некоторой части московских зрителей по театральности, по новым формам театрального искусства, по смелости и некоторой фантастичности театра, а не подсмотренной жизни, была, на мой взгляд, естественна и закономерна.
И Камерный театр А. Я. Таирова, в котором актеры тогда нарочито говорили нараспев и почти пели, в котором художники в декорациях и костюмах утверждали невиданные формы, нашел своих поклонников и почитателей.
Стоны тоски по театральности начали раздаваться и из Художественного театра и из Первой студии. Мечтал о театральности и Е. Б. Вахтангов, в дальнейшем создавший театр, где форме и театральности было отведено большее значение, чем в других ответвлениях Художественного театра.
Вахтангов создал свой театр, все же оставаясь плоть от плоти учеником Станиславского и Немировича-Данченко, опираясь и развивая в своей работе с актерами «систему» Станиславского.
Задолго до Вахтангова начались в русском театре поиски новых форм в театральном искусстве. Такие «театры исканий» бывали и во власти декадентства, но поиски театральности и утверждение условного театра имели место и в Петербурге у В. Ф. Комиссаржевской, В. Э. Мейерхольда, Н. Н. Евреинова и в Москве — в Свободном театре у К. А. Марджанова.
Не без их влияния родились в Москве Камерный театр Таирова и Театр имени В. Ф. Комиссаржевской (Комиссаржевский и Сахновский).
Эти два театра в первые годы после Октябрьской революции были единственными театрами, которые внесли новое, после Художественного театра, направление в театральное искусство. И я безусловно был уже захвачен или заражен (как хотите!) этим направлением в театре, направлением, противопоставляющим себя Художественному театру. Правда, во мне было известное раздвоение: моя актерская душа была восхищена и очарована огромной силой реализма актерского исполнения в Художественном театре, в Первой студии, в Малом театре, даже в театре Корша.
Но очарование театра, очарование театральности и любовь к театральности я получил в «Летучей мыши», в Свободном театре Марджанова, в Театре имени В. Ф. Комиссаржевской и в Камерном театре.
Кроме того, было у меня еще и не осознанное вполне, смутное желание бунта против канонов и респектабельности МХТ, желание громко покричать или перевернуться на сцене МХТ, разрушить кажущееся правдоподобие или ввести туда какие-то условные или даже фантастические приемы.
Если внимательно прислушаться к тому, что смутно бурлило в душе молодого актера в годы революции, — это право на создание нового, своего искусства. Я сам, сам хочу утверждать что-то новое, праздничное, театральное, небывалое. Это был и избыток еще не вылившихся творческих сил и смутная неудовлетворенность, иногда переходящая в нарочито и предвзято бравирующее отношение к Художественному театру, к старым формам театра, вроде Малого, Незлобина и пр., где и актерские удачи в то время нами, молодежью, не очень уважались. Эти театры были просто не в счет. Камнем преткновения был Художественный театр, так как игра актеров, ансамбль этого театра, а также Первой студии потрясали театральную публику и нас, молодых «противников» Художественного театра.
Мы преклонялись перед игрой актеров и этими театрами и вместе с тем хотели создать другой театр, создавать в этом театре что-то другое, идти за тем, кто нас на это позовет.
Свободное копирование
