Жизнь текла неторопливым чередованием дней, скрадывая одиночество распродажей последних вещей, посещением Надежды Григорьевны, единственной помощницы и советчицы во всех моих делах, которая иногда даже подкармливала меня, и беседами с незнакомыми людьми. Тогда было много одиноких людей, для которых возможностью поделиться своими невзгодами оставалось только мимолетное уличное знакомство. Несчастья всегда способствовали человеческому общению. И общаться с людьми незнакомыми нередко было гораздо безопасней, чем с теми, кому ты был хорошо известен. Помню, как однажды меня поймали знакомые сверстники со старого двора и с криками «юдэ!» потащили к какому-то немецкому учреждению. Их было четверо. Я не ведал, что это за организация (окружающие жители называли ее просто «штабом»), но прекрасно знал, что любой солдат или полицай, услышав этот клич, может спокойно меня пристрелить. Страх придал мне силы, я вырвался и, преследуемый градом камней, убежал. Забава моих бывших приятелей осталась незавершенной, но жизнь свою мне удалось сохранить.
Прошло больше месяца после гибели сестренки. В Харькове мое будущее казалось бесперспективным, поскольку почти все, вплоть до столовых приборов, я уже продал. Последним и наиболее выигрышным товаром оказался мой шарф. Я получил за него больше десяти стаканов овса и кормился им недели три. Но все рано или поздно кончается.
Меня познакомили с дворничихой, собирающейся в деревню, где якобы можно было устроиться пастухом или подпаском. Она согласилась взять меня с собой. Я захватил ватное одеяло — последнее, что у меня оставалось и что я берег на самый крайний случай, бросил его на двухколесную тележку, снаряженную дворничихой, и мы отправились в путь. С дворничихой была шестилетняя дочка, и это, как я думал, указывало на близость конечной цели нашего путешествия. Мне совсем не хотелось долго сидеть на чужих харчах, хотя я и был уверен, что как только начну работать — расплачусь со своей благодетельницей. Но все оказалось совсем не так, как я себе представлял. Не успели мы выйти за город, как дворничиха снабдила меня матерчатой котомкой и послала побираться. Я растерялся. Мне казалось, что ниже упасть нельзя. Но более того — я еще должен был приносить и им что-нибудь. Первой моей мыслью было — бросить котомку, схватить одеяло и направиться куда-нибудь самостоятельно. Однако вокруг были незнакомые места, чужие люди. К кому бы я смог подойти с просьбой о работе? До тех пор я никогда не был в деревне. И я смирился.
Мои первые попытки воспользоваться человеческой жалостью выглядели, наверно, смешно. Я подолгу топтался на пороге, краснел и, опустив глаза, спрашивал:
— Простите, не найдется ли в доме чего-нибудь съестного?
Или, постучав в добротный красивый дом и увидев на крыльце цветущую хозяйку, почти требовательно говорил, что хочу есть, а когда она отвечала — дескать, много тут вас шляется, всех не прокормишь, — я делал страдальческое лицо и с ужасом восклицал:
— Значит, это от голода вас так разнесло?! Извините.
