Нет проблем, товарищ!

Фестиваль кончился, и на следующее утро мы должны были улетать.

 Когда я спустился вниз, чтобы ехать в аэропорт, Баскаков сообщил, что мы с Галей не летим, а остаемся во Франции по приглашению общества дружбы “Франция — СССР”. Будем ездить с фильмом по городам и выступать перед зрителями. За нами сейчас приедет представитель общества месье Лангуа, он уже выехал. А им со Шкаликовым, к сожалению, ждать некогда: опоздают на самолет. Я возмутился:

 — А почему вы нам только сейчас об этом говорите?

 — А потому, что только сегодня сообщили, что есть положительное решение ЦК.

 — А деньги? У меня ни копейки не осталось.

 — Ваше обеспечение взяло на себя общество.

 Они попрощались и уехали. А мы с Галей стоим у входа в гостиницу.

 — А как мы его узнаем, этого Лангуа? — спросила Галя.

 — А черт его знает!

 Я достал пачку, закурил. Посчитал, сколько осталось сигарет, — шесть штук.

 Тут ко входу подъехал длинный открытый белый “кадиллак”. Водитель, в ливрее, в фуражке и в перчатках, подошел к нам и что-то спросил по-французски. Я ответил “уи”. Он взял наши вещи, уложил в багажник и открыл правую переднюю дверцу. Машина широченная, мы с Галей вдвоем сели на переднее сиденье. И мы поехали.

 Водитель включил радио, зазвучала музыка. Слева — море, справа — блондинка, еду в лимузине по Франции...

 Вдруг сзади раздался истошный крик: за нашей машиной, размахивая руками, бежал человек в клетчатом пиджаке. Водитель затормозил. Человек подбежал и начал что-то возбужденно объяснять. Водитель выслушал, вышел из машины, вынул из багажника наши вещи, поставил их на тротуар и показал нам, чтобы мы тоже вылезали. Мы вышли. “Кадиллак” уехал.

 Человек в пиджаке опять стал что-то говорить. Из того, что он говорил, мы поняли только, что он и есть месье Лангуа. Я взял чемоданы, и месье Лангуа повел нас обратно к гостинице, к своей машине. Это оказалась малюсенькая двухдверная таратайка, без багажника, не помню какой марки.

 И мы снова поехали по Франции. Я сидел на заднем сиденье, прижатый к чемодану месье Лангуа, со своим и Галиным чемоданами на коленях. Галя втиснулась на переднее сиденье, рядом с месье Лангуа. Я хотел выяснить у месье Лангуа, куда мы едем, но мне это не удалось. Английский месье Лангуа не знал, немецкий не знал... А по-русски знал три слова. И на все вопросы он бодро отвечал:

 — Нет проблем, товарищ! — И улыбался.

 Часа через четыре мы приехали в небольшой городок. Остановились перед двухэтажным домиком. Месье Лангуа представил нас хозяевам, симпатичной пожилой супружеской паре. Русского они тоже не знали, но мы поняли, что Галя будет ночевать в комнате их сына (сын сейчас учится в Москве), а мы с месье Лангуа — в гостиной на диванах.

 Нас угостили вкусным домашним обедом, и месье Лангуа повел меня и Галю выступать в небольшой кинотеатр. Про суточные Лангуа помалкивает.

 — Галя, спроси у него насчет денег, а то у меня сигареты кончаются.

 — Неудобно, Георгий Николаевич. Он, наверное, после просмотра даст.

 В вестибюле нас встретила переводчица-француженка, она представилась и попросила во время выступления говорить помедленнее — когда говорят быстро, она плохо понимает.

 Я заглянул в зал: там шли последние кадры “Иванова детства”. Я попросил переводчицу сказать месье Лангуа, что это не наш фильм, это фильм Андрея Тарковского. Она сказала. Месье Лангуа объяснил: он показывает то, что дали. И возит тех, кого прислали. Тогда я попросил переводчицу узнать у месье Лангуа, когда он нам даст суточные. Месье Лангуа сказал, что деньги нам не положены, так как общество обеспечивает нас и питанием, и проживанием.

 — Нет проблем, товарищ!

 — Георгий Николаевич, и я все потратила, — виновато сказала Галя. — Я муку купила.

 — Какую муку? — спросила переводчица. — Мука — это сленг? Пудра?

 — Да нет, пшеничная мука. Для пирожков. В Москве уже второй месяц муки нет...

 Фильм кончился, и мы пошли выступать. По дороге я шепнул Гале, чтобы на сцене рот не открывала. Народу в зале было много, в основном французы. Но были и наши эмигранты последней волны — те, которые попали во время войны в плен и боялись вернуться. Начались вопросы. Трудные: правду говорить нельзя, а нагло врать стыдно. Отвечал я. Изворачивался, как мог... Очень устал, будто вагон угля разгрузил... Но на один вопрос пришлось отвечать и Гале. Из зала спросили, какая у советской звезды квартира. У Гали была двенадцатиметровая комната в коммуналке, где они жили вчетвером: Галя, ее муж, дочка и Галина мама. А Гале обещали дать к Новому году комнату 20 метров. И она выдала мечту за действительность и сказала:

 — Двадцать пять квадратных метров!

 Переводчица не знала, что такое “квадратные метры”, и перевела:

 — Двадцать пять комнат.

 В зале возмущенно загудели. Наши эмигранты — потому, что поняли, что француженка неправильно перевела, а французы — потому, что удивились. Какой-то господин крикнул, что разочаровался в социализме: таких апартаментов даже у французских “звезд” нет...

 Потом я проинструктировал Галю: квартира у нее трехкомнатная, получает она шесть тысяч франков в месяц... И пшеничной муки для пирожков в Москве в магазинах навалом.

 Когда мы вышли из кинотеатра, у входа нас окружили эмигранты, стали расспрашивать... Один из них курил.

 — Не угостите сигаретой? — спросил я. — А то я бросил, специально не покупаю.

 — Пожалуйста! — он протянул мятую пачку.

 — А можно мне? — спросила некурящая Галя.

 — Конечно!

 — А можно две?

 — Да берите все! — эмигрант протянул Гале пачку и любезно чиркнул зажигалкой.

 — Я на улице не курю, — сказала Галя и убрала сигареты в сумочку.

 Этого метода мы придерживались и дальше.

 Так и ездили по Франции. Останавливались в разных городах, поселялись в семьях у членов общества дружбы, показывали “Иваново детство”, отвечали на вопросы, стреляли сигареты...

 Поздним вечером шестого дня мы въехали в Париж.