Боцман “Витязя”, когда на лодке возвращался из Рыбачьего поселка, увидел на дне большой корабельный якорь. Якорь можно неплохо продать как металл... Боцман взял в долю механика, водолаза и двух матросов, и они с помощью лебедки подняли этот якорь на две спаренные шлюпки. Начали вытаскивать цепь — и тут увидели: “Витязь” поплыл!
Оказалось, эти “кладоискатели” подняли собственный якорь. (Его так давно бросили, что никто не помнил, где он.) Порожний корабль понесло ветром, и он с грохотом и звоном “пришвартовался” в борт стоящего на рейде норвежского лесовоза. Скандал с трудом замяли.
Подъехали к заливу, адъютант показал:
— Вон ваш актер!
Метрах в двухстах от берега стояло судно, приземистое, как утюг, с высокими черными трубами.
На моторной лодке подошли к “Витязю”, поднялись по веревочному трапу, и адъютант познакомил нас с капитаном Коздалевским: пожилым сутулым человеком с седой шкиперской бородкой. На капитане было драповое пальто, подбитое мехом, и берет.
Мы рассказали, зачем нам нужен “Витязь”, и капитан повел нас осматривать судно.
Кают-компания отделана красным деревом, с бархатными диванами, в каюте капитана — антикварная мебель, в ванной комнате на стенах — керамические изразцы, а сама ванна из белого мрамора. Видно, когда-то у “Витязя” был богатый, любивший роскошь хозяин. Но это было очень давно. Теперь же бархат на диванах потерся, панели обшарпаны, изразцы облупились, а мраморная ванна пожелтела.
В кают-компании на стене висела большая фотография: “Ленин выступает на броневике” — в богатой позолоченной раме с завитушками.
— А раньше что было в этой раме? — поинтересовался я.
— Картина “Гибель Помпеи”. Копия. Боцман её рязанскому детдому подарил.
— Почему рязанскому?
— А он сам из Рязани.
Матросы на “Витязе” вели себя странно: выглянет из-за угла или из люка, ты с ним поздороваешься, он тут же исчезает. Видно, совсем одичали.
Единственным человеком, кроме капитана, с кем нам удалось пообщаться, была буфетчица: круглолицая и румяная тридцатилетняя женщина в спортивном костюме.
В капитанской рубке бросился в глаза невзрачный современный штурвал.
— А где ваш штурвал? — спросил адъютант. — У вас же шикарный штурвал был.
— Боцман на реставрацию отдал.
— А сам он где, ваш боцман?
— В Сочи, в отпуске.
Когда пошли смотреть дальше, адъютант мне потихоньку сообщил, что штурвал этот боцман директору “Рыбсовхоза” загнал. И теперь он на директорском катере стоит.
— Ну как, подходит вам судно? — спросил капитан, когда мы все осмотрели.
— Подходит. А можно кое-где подкрасить в ржавый цвет? — спросил Борисов. (Хотя на “Витязе” ржавчины и так хватало.) Мы гуашью.
— Ну, если гуашью... Только потом сами смывать будете. Такой вопрос: у вас там на “Мосфильме” исторические картины снимаются. Нельзя ли как-нибудь приобрести серебряные шпоры? Дамские. Я заплачу, сколько надо.
Я пожал плечами.
— Не знаю, я не видел таких.
— Спросим, товарищ капитан, — пообещал Борисов. — Скажите, а вон ту мачту нельзя положить? Мы потом ее на место поставим.
— Нет, это нельзя. Антенну могу убрать, прожектора, колокол... А мачту — нет.
— Колокол оставьте, — сказал Борисов.
Когда ехали обратно, мы поинтересовались у адъютанта, зачем капитану шпоры.
— А кто его знает. Может, он их к стенке в кают-компании прибьет и объявит, что это шпоры Надежды Крупской.
Судно задекорировали.
Между прочим. Пока красили “Витязь”, матросы на леску с наживкой случайно поймали чайку. Сделали ей отметку краской и отпустили. Чайка полетела и тут же её окружили другие чайки и стали яростно клевать. Через несколько минут окровавленный белый комок упал на воду. Оказалось, что чайки, как и люди, не любят тех, кто выделяется. (С тех пор эмблема Чайки на занавеси театра МХАТ не вызывает у меня восторга.)
Свободное копирование
