Когда мы закончили “Сережу”, сдавали фильм уже другому Новому директору. Принимал он картину в своем зале наверху. Один. Пока фильм шел, директор зажигал лампу за столиком у своего кресла и что-то записывал. Когда фильм кончился и в зале зажегся свет, он тяжело вздохнул:
— Да... Наснимали... Ну неужели у нас такая нищая страна, что все дети босиком ходят?
А чего он хотел? Действие происходит в сорок седьмом году, тогда многие ребята даже в Москве до поздней осени ходили босиком. Но мы уточнили:
— У нас Сережа в сандалиях, и Шурик в сандалиях. И Лидка в сцене с велосипедом в тапочках.
— Что вы мне сказки рассказываете! Я же не слепой. Вот у вас там, — он посмотрел в свои записи, — когда дети идут по шоссе — все босые.
— Только Васька и Лидка. А Сережа в сандалиях и Шурик в сандалиях.
Новый директор вызвал своего зама и велел показать эту часть еще раз. Снова показали. Появился общий план — под огромным небом дети идут по шоссе. Директор остановил показ, зажег свет и спросил у зама, видел ли он на ком-нибудь из детей обувь. Зам сказал, что очень мелко, не разглядел.
— Вот я и говорю, — вздохнул Новый директор, — наснимали... А ведь на этом будет стоять марка “Мосфильма”...
Мамина подруга Катя Левина, которая работала в “Искусстве кино”, сообщила, что директор прислал в журнал отчет, где написал, что “Мосфильм” снял столько-то выдающихся картин, столько хороших и одну серую и безликую — “Сережа”.
На худсовете объединения фильм тоже приняли кисло. И мы с Игорем поняли, что действительно сняли никудышный фильм и что в кино нам больше ничего не светит.
Я позвонил в ГИПРОГОР — возьмут ли меня обратно, а Таланкин стал подыскивать место театрального режиссера.
Следующий просмотр “Сережи” был в ленинградском Доме кино: они нас пригласили, поскольку Панова была ленинградской писательницей.
В Ленинграде мы впервые посмотрели картину со зрителями, и фильм нам очень понравился. В зале смеялись, аплодировали, в финале многие плакали. И мы
смеялись и плакали. И Панова тоже прослезилась, обняла нас и поблагодарила. Больше всех Вере Федоровне понравилась мама Сережи, Ирина Скобцева.
Между прочим. Позже Ирина (Дездемона) сыграла в моих фильмах несколько очень разных эпизодических ярких характерных ролей. Веселую женщину, врача-психиатра, чопорную американскую вдову... Прав был Станиславский: “Нет маленьких ролей...”
Панова послала телеграмму на “Мосфильм” и поздравила коллектив с удачей.
А мамина подруга Катя Левина сообщила, что Новый директор позвонил в “Искусство кино” и велел перенести фильм из самого плохого в посредственные. И включил его (спасибо Пановой!) в программу показа новых картин для строителей Братской ГЭС. А нас включил в состав делегации.
В Братске наш фильм, как и все остальные, принимали хорошо. Строители — зрители благодарные. А на одном из обсуждений, когда зрители хвалили “Сережу” и спрашивали: “Почему привезли режиссеров, а не актеров?” — руководитель делегации Александр Зархи вдруг сказал, что наш фильм посылают на фестиваль в Карловы Вары.
Мы с Таланкиным подумали, что он пошутил, но оказалось — правда.
— А нам почему никто ничего не сказал?
— Ну, забыли, наверное, — сказал Зархи.
Когда мы вернулись в Москву, сразу пошли к оргсекретарю Союза кинемато-
графистов Григорию Борисовичу Марьямову:
— Нашу картину посылают на фестиваль?
— Посылают.
— А нас?
— Вас — нет. Там и так делегация двадцать человек.
— А если мы приз получим?
— От скромности не умрете, — сказал Марьямов, но сжалился и включил нас в состав делегации. Но не на весь срок фестиваля (на две недели), как всех остальных, а только на три дня.
Фильм “Сережа” кончается репликой: “Мы едем в Холмогоры! Какое счастье!”
А мы едем за границу!
Свободное копирование
