Мамины рассказы - 15

Мои студенческие годы в Ташкенте.(Мамны рассказы)
1943-1948 



Фото: Дедушка Петр Анисимович и бабушка Анастасия Ивановна слушают рассказ Лиды о путешествии




Самое трудное еще впереди.

Осенью 1943 года,  наконец, снова оказалась в стенах ТашМИ. Стала посещать занятия со своей группой набора 1941 года, это был уже третий курс. Была очень довольна возвращением в институт и тем, что меня не исключили,  а дали общежитие и даже стипендию.  «Еще неделю назад  шла пешком из Ташкента домой, а теперь  опять студентка» – ликовала я.

       15 сентября, как всегда, нас отправили на уборку хлопка. Ехали  поездом до станции Сыр-Дарья, ночевали две ночи на траве около вокзала, без еды. И только утром на второй день на подводах развезли по колхозам. В этот раз жили в школе, питание было хорошее. Но и пробыли  дольше, до середины декабря месяца, пока совсем не испортилась погода, пошёл снег с дождём, а хлопковое поле развезло, грязь такая, что ноги не вытащить, холодно. Тогда только отпустили.
       
       Вернулись с хлопка. Начались занятия. Условия жуткие. В общежитии скученность, отопление в аудиториях и общежитии не работало, пользоваться электроплитками для приготовления еды не разрешалось, а в специально отведённой комнате к каждой электроплитке большие очереди, поэтому поесть с утра не удавалось, да часто и нечего было. Брали  кипяток в кубовой вместо чая.
 
       С нами в общежитии жила сталинская стипендиатка, не помню ее имени, училась на четвертом курсе. Родители ее погибли при бомбежке, никто и никогда ей не помогал. Она варила себе суп из одной чайной ложки риса в большой кастрюле и этим питалась.
      
        В группе было несколько девиц из эвакуированных, в основном с Западной Украины и из Одессы, вели они себя вызывающе. Помню, на практике, в основном по микробиологии, где лабораторные столы напротив друг друга, они бесцеремонно вытаскивали свои бутерброды с белым хлебом с маслом и даже колбасой, бублики, и ели прямо на занятиях. Это было испытанием. Хотя бы во время перерыва, когда нам можно было бы уйти в коридор молча.
Сидя напротив нас, голодных девчонок, у которых не было с утра ещё крошки во рту, они, наевшись, в перерыве весело болтали. Теперь понятно, почему многие россияне и особенно подольчане, с которыми приходилось общаться,  были уверены, что в Ташкенте  во время войны хорошо жилось.
   
       А хорошо жилось  лишь ташкентским торгашам, которые умели пристраиваться к пищевым торговым точкам и промтоварным магазинам, да вовремя бежавшим от войны богатеям. Одеты они были, особенно эвакуированные, по западной моде: все в золоте, в огромных клетчатых пальто, с большими плечами,  и туфли на толстой подошве, которые почему-то назывались «маленькая мама».
Население огромного Ташкента (местные и эвакуированные) очень страдало и голодало. Помню умопомрачительный запах, который исходил от огромных телег с высокими бортами, в которых ташкентские лошади-тяжеловозы возили с пивзавода отходы. Громадные копыта лошадей тяжело  и звонко опускались на булыжную мостовую, а  по улице  распространялся хлебный дух.
   
       Было жалко смотреть, как наши преподаватели, особенно старенькие профессора, ходили с судочками в свою столовую.
Вот только что профессор вдохновенно читал лекцию, а сейчас он сгорбленный, идет по территории и несёт своей семье жалкую порцию обеда.
   
       В аудиториях холодно, стёкла выбиты, сквозняки, сидели в пальто с поджатыми под себя ногами и записывали замерзающими чернилами лекции. Особенно запомнились этим лекции Компанцева Николая Николаевича по фармакологии. Считалось, если сдашь этот труднейший предмет – можно выходить замуж. Правда и выходить-то не за кого было, все ребята на фронте.

       Никаких вечеринок, застолий и танцев не было. Спиртного мы даже не пробовали.

Начались практические занятия по общей хирургии. Они проходили обычно с утра, присутствовали на несложных операциях. В операционной пахло хлороформом, эфиром. Студенты стояли вокруг операционного стола на стульях, пытаясь увидеть, как происходит операция. Часто можно было наблюдать, как студентки падали в обморок, находясь слишком близко к столу и вдыхая наркоз. Их приходилось под руки выводить на воздух. Такое чаще бывало со студентами, жившими в общежитии и всегда голодными.

       Когда нас знакомили с рентгеновским кабинетом, каждый хотел «просветиться». Но преподавательница из всех выбрала меня: «Надо посмотреть эту студентку – самую тоненькую и худенькую». Осмотрев меня   внимательно на рентгеновском аппарате, она продемонстрировала студентам, что все в порядке, только в легких петрификаты – следствие тубинтоксикации, но это не опасно, означает, что организм уже встречался с этой инфекцией.  Мой папа умер от туберкулеза, когда мне было четыре года.