Лабораторию №1 Абрам Менделевич хотел сохранить, сказал, что добивается даже расширения штатов, - будем заниматься и фонетикой и фоноскопией. И еще кой-какими разработками. Прежде всего дешифрацией речи и голосов. Всегда приветливый к сотрудникам-арестантам, к Солженицыну и ко мне он явно благоволил.
Но когда я более чем подружился с одной из наших технических сотрудниц (мы оставались вдвоем по вечерам в комнате, которую полагалось запирать изнутри как "особо секретную"), она рассказала мне, что именно говорил Абрам Менделевич о бдительности на общем партийном собрании вольняг и на летучках партгруппы :
- Среди нашего спецконтингента большинство - враги народа. Есть, конечно, и такие, кто более или менее искренне раскаивается в совершенных преступлениях. Но об этом будут судить компетентные органы, а мы все должны за ними наблюдать, чтобы, если спросят, дать необходимые сведения. Есть и злобные, неразоружившиеся враги, такие, кто почти не скрывает ненависти к Советской власти. За ними нужен глаз да глаз. Пока они добросовестно работают, приносят пользу, им будут создавать условия, некоторых материально поощрять, а тех, кто помоложе, кто не закоснел, может быть, даже перевоспитывать... Но самые опасные, самые коварные враги - это двурушники, неразоружившиеся и нераскаявшиеся. Такие, как Копелев. (Он назвал еще несколько имен из других лабораторий - моя "осведомительница" вспомнила только Евгения Тимофеева.) Эти все еще в масках, все еще скрывают подлинное нутро, притворяются советскими патриотами, даже идейными коммунистами... С ними требуется удвоенная, утроенная бдительность. Нельзя верить ни одному их слову. Решительно избегать любых разговоров, не имеющих отношения к работе. Конечно, нужно учиться всему, что они умеют, использовать их знания. И поэтому не следует создавать конфликтных отношений, грубить, говорить резкости... Но о каждой попытке сближения немедленно докладывать, а самим уклоняться вежливо, но категорично...
Две из трех моих технических помощниц так и поступали. Они либо "не слышали" посторонних вопросов ("Где вы учились? Что вы читаете? Вы замужем?"), либо отвечали: "В рабочее время разговаривать не положено... Пожалуйста, не спрашивайте... Не разговаривайте, не надо, а то и мне и вам только неприятности будут" и т.п. Однако третья оказалась и смелее, и темпераментнее, и любопытнее остальных. Она была недовольна мужем полковником МГБ. Он целые месяцы в разъездах, "дома только ест и пьет до окосения... И, должно быть, на стороне гуляет, на жену не хватает ни времени, ни сил".
Большеглазая, губастая, густобровая и длинноногая дочь московской окраины, тридцатилетняя жена преуспевающего чекиста и мать двух детей, которых пестовали бабушки, прежде работала телеграфисткой где-то в органах и попала на шарашку в числе "тщательно проверенных кадров". (Большинство из таких не слишком квалифицированных вольняг составляли родственники сотрудников МГБ.) Ее направили в нашу лабораторию работать и учиться с тем, чтобы потом заменить спецконтингент. Она оказалась безнадежно невосприимчива к фонетике и к акустике, забывала простейшие объяснения, но быстро научилась изготовлять опрятные звуковиды, сушила их, ловко сортировала "на глаз", аккуратно подшивала всяческие бумажки, таблицы и т.п. При этом охотно рассказывала о себе, о начальстве, обо всех товарках и товарищах и легко уступила домогательствам оголодавшего по женской ласке арестанта. На добрые полгода она стала мне подружкой. Предостережения начальника ее не испугали:
- Он же - Абрам, а евреи всегда врут. Ты не обижайся, ты не похож на еврея. И вообще бывают исключения : у меня в техникуме подруга была Роза-евреечка. А я говорю про большинство. Ты вот за немцев заступался. Ну конечно, и среди них бывают хорошие люди, даже члены партии. Но как нация они наши враги. Правда, поляки еще хуже. Мы с мужем год жили в Польше, он там при посольстве работал. Я сама видела, какие они двуличные, как нас ненавидят. И муж всегда говорил, что они даже хуже немцев и хуже евреев.
Все попытки спорить, отстаивать хотя бы умеренно интернационалистские взгляды оставались безуспешными, так же, как и призывы к ее партийной совести. Почти не возражая, она слушала более или менее терпеливо.
- Ой, ну хватит, ты прямо, как пропагандист, лекцию завел. Вот я лучше тебе анекдот расскажу (или "случай из жизни")... Ну, я тебе верю, верю. Но это ты так учился, а в жизни бывает по-другому...
Осенью она сделала аборт.
- Третьего ребенка я не побоялась бы. Где двое сыты, там и третьему найдется. Только я чужой крови боюсь. Говорят, у евреев и кожа другая. Вон ты какой волосатый... Нет, нет, никак нельзя, чтоб в семье жил ребенок с чужой кровью... Нельзя!
Свободное копирование
