Первые два дня, несмотря на дождь, все работали старательно, даже азартно. Радовались, что на воздухе и что работа на себя – ведь сами же будем есть эту картошку. И ели. Пекли тут же. Часовые зоны оцепления приказывали раскладывать костры для них. Прикрикнув раз-другой, они не мешали нам раскладывать костры и для себя. И во всех кострах пекли картошку, ели и часовые и работяги. Я следил только, чтобы мои бригадники не сбивались у костра в кучи, чтобы не спешили набрасываться все сразу, чтоб не жевали полусырую, постанывая от ожогов. И чтобы носилки не валялись на земле.
Я вел сдаточный учет на длинных дощечках-бирках; карандашные записи расплывались. Приемного контрольного учета по сути не было. Бригадир овощехранилища, старик, зэка с 1937 года, объяснил:
– Вы только не очень прибавляйте и показывайте свои записи мне. Чтоб если спросят, у нас не слишком расходилось, а перевешивать не будем.
Весовщик, нагловатый молодой парень в кубанке, поучал:
– Ты бригадир, значит, не упирайся рогами – взял досточку и чиркай, на хрена ты за носилками тянешься? Твое главное дело, чтоб бригада выполнила-перевыполнила на какой небольшой про́цент… Большой не натягивай, а то сразу будет видно – туфта. Я на тебя дуть не стану. И бригадир на хранилище приличный мужик. Но если слишком большой процент, так не поверят ни бухгалтер, ни начальник. И тогда тебя по жопе, а бригаде хрен сосать… Ты действуй с умом, и все сытые будете. Я ж имею понятие – люди с этапа, доходяги. А сам не лезь вкалывать. Раз ты бригадир, значит, должон, во-первых, иметь авторитет, а во-вторых, головой работать. И вообще помни: день кантовки – месяц жизни.
Агроном, бригадир хранилища и весовщик согласно объяснили, еще и какой нужен подход к начальнику.
– Не показывай, что дрейфишь, а то сразу сочтет – жулик, туфтила или враг народа. Всегда смотри ему в глаза и говори вежливо, но твердо – кто жопу лижет, он тоже не любит. С ним надо с опаской, он в голову контуженный, вроде псих, кто его знает, чего сделает, если психанет, но так он не вредный, даже вроде справедливый, особенно уважает вояк, кто с фронта… Но и к другим без дела не пригребывается. Только оттягивать любит… Поморяцки, во все завертки. И по злобе и так, для смеху.
Начальник действительно матерился многословно, изощренно и не по-блатному, а как старый матрос – в гробовые доски, через надгробные рыдания, сквозь три палубы и черные котлы, в кровавые глазки и святые причастия, в Бога, Приснодеву Богородицу, всех святых угодников…
В поле начальник верхом был виден издалека, и часовые предупреждали:
– Эй, вы, работяги-доходяги, ударники не бей лежачего, начальник едет. Шевели руками, не зубами.
Подойдя, он оглядывал нас, облепленных мокрой грязью, зябко сутулившихся над грудами картошки, простуженно сопящих, таскавших тяжелые носилки, и несколько минут замысловато матерился. Мы слушали, кто испуганно, кто заинтересованно и, убеждаясь, что брань не угрожающая, даже восхищенно.
Он спрашивал:
– Бригадир, докладывай, сколько эти поносники – мать их так перетак – наработали?
Отвечая, я деловито заглядывал в дощечки и старался, чтоб получалось по-воински лихо и четко.
– Высшего сорта в хранилище сдано столько-то носилок, общим весом столько-то килограмм, значит, в итоге столько-то центнеров; второго сорта – столько-то; третий сорт определяю по объему отсортированного – не меньше, чем столько-то.
Он кривил губы, сдвигая мятую папиросу из одного угла рта в другой.
– Уже научился – туда-сюда перетуда – туфту закладывать?
– Данные вполне точные, можно проверить.
Он отвечал немыслимо взвинченным фейерверком цветистого мата; можно было только понять, что на проверку ушло бы не меньше сил и времени, чем на уборку. Именно потому он и поручил работу офицеру-фронтовику, что надеется, а то ведь тут шобла, доходяги, темная шпана – всех их в кровавые глазки, через ухи насквозь и т.д. и т.п.
Свободное копирование
