7/VI
«ЛИР» (Эрмитаж)
[…] Всем угодить, видно, мне не придется. Чтобы всем все было понятно, чтобы всё всех устраивало, я должен быть, на основе уже предъявленных мне требований, и романтичным, и героичным, и негероичным, и неромантичным, жизненным, даже бытовым… У каждого свое понимание: одному не хватает величия, другому слишком много мрачности, третьему кажется Лир простым, четвертому — веселым, пятому…
Так можно привести роль к… никакому. И даже бытовому… а шекспировский строй образов свести к строго современной семейной драме обиженного дочерьми старичка…
Лир — не просто Лир, а Король Лир. Лир слеп не от близорукой глупости выжившего из ума старика, как иногда пытались его играть некоторые знаменитые трагики в прошлом и настоящем, а оттого, что огромный ум его выключил из сознания возможность ошибки. А так как ему все позволено, то он просто-напросто уничтожает ему не угодных. Это не ошибка, вызванная недальновидностью, это порок, рожденный абсолютизмом. Это не семейная драма в квартире №… по знакомому переулку, это трагедия строя, это как бы катарсис, вернувший правде ее законное место.
Льет дождь… Холодно…
Народу в саду никого, у нас, страшно подумать, человек 150–200. Играет марши и польки духовой оркестр — наняли выполнять «план» (никому не нужный — публики нет, а нам мешает), транслируется по радио музыка и передаются какие-то сообщения.
А в «Московской правде» — ругательная статья… благожелатели разродились, через месяц после премьеры!
Прелесть, а не жизнь. Все вдохновляет, все помогает…
Это вроде сумасшествия с французским балетом[1] — в Большом наши патриоты-балетоманы уже зачеркнули наш балет и ничего-то не видят хорошего у себя…
Утесов[2] отменил два концерта в саду — нет народа, а мы не можем…
Прилагаю все силы, чтобы удержаться самому, и вдохновляю других. Если мы сдадим — пяток таких спектаклей, и «Лир» кончился. Актеры лаются, негодуют, но пока держатся, зато шумы, свет и остальная монтировка уже поехали!
«Не дай мне бог сойти с ума…»
Силы нужны мне… силы. Разрушить спектакль довольно быстро, но вот беда, что потом, и, желая спектаклю вернуть жизнь, это не получится.
[…] Спектакль принимался очень сердечно и тепло, часто аплодировали, выходили раз 7–8. То ли из сострадания к артистам, то ли из благодарности, что играли в полную силу, несмотря на такие ужасающие условия.
Свободное копирование
