Николай Мордвинов Дневники - 558

24/XI

Смотрел английского «Гамлета»[1] у Питера Брука со Скофилдом в заглавной роли.

Как и французский театр, этот имеет свой облик, и это прекрасно.

Мне показалось, что английский театр, судя по впечатлению от этого коллектива, очевидно, не лучшего в стране, глубже французского. Приятная неожиданность: это театр взволнованного актера.

У Брука есть бесспорно хорошие места, а 5-й акт просто блестящий. Сцена поединка и, главное, участие в нем массы, бегающей, кричащей, волнующейся, создает впечатление более сильное, чем то, которое обычно создает один актер или с Лаэртом вместе.

Хороши сцены:

Смятение стражи и та, где Гамлет слушает, записывая на полу, слышанное от Тени. Не принял я лишь реального духа.

Сцена с Розенкранцем и Гильденстерном. Сцена проводов Лаэрта. Сцена сумасшествия Офелии.

Великолепна сцена «Быть или не быть» в начале и обытовлена в конце.

Не понравилась мне драка у могилы, она груба для нас и неуважительна.

Великолепный актер Скофилд. Хорошая фигура, красивый и разработанный голос, пластичен. Не очень красивое лицо компенсируется умением думать — интеллектом. Эмоционален, подвижен, хорошие глаза, особенно когда взгляд его устремлен в небо, — и он это знает. Вообще мне нравится, что он знает свой арсенал средств. Это — профессионализм.

Надо бы подумать о развитии роли. Он не меняется с начала до конца. Его взволнованное и «дражементное» владение звуком в трагических местах хорошо выручает актера. Это можно пользовать, когда душа устала или не отвечает на позывные.

Не нравилась мне иногда появляющаяся женственность в походке, семенящая и бедром вперед.

Достоверно и искусно дерется на рапирах, великолепен его переход от драки как состязания к собственно поединку.

Очень хорошо ранит Лаэрт руку Гамлета, когда тот осматривает шпагу Лаэрта (Лаэрт выдергивает шпагу и тем ранит, царапает Гамлету ладонь).

Остальные артисты в ансамбле, но ни один из них не сделал роли.

У Офелии интересно разработана сцена сумасшествия, то гневная, то лирическая, то смиренная; то она ругается, то горюет, то мстит — очень хорошо. Но актриса не обаятельна.

Королева красива.

Король — весьма среднее дарование. И т. д.

Но Станиславский перекочевал от нас к ним. Они правдивы, профессиональны, хорошо владеют голосами, словом. Чертовски обидно, что мы сдаем одну позицию за другой.

Режиссер хорошо помогает актеру, нигде не стремясь стать главным. Он даже не выходит на аплодисменты.

Великолепное владение светом, такого нашим театрам не снится. К мхатовской аппаратуре они добавили еще 60 тубусов и прожекторов. На маленькой площадке каждый актер освещен своим светом, причем не с одной точки, а несколькими источниками; или в движении за актерами, создавая разную освещенность и декораций, следуют прожекторы.

Но оформление мне не очень понравилось, оно от нашего прошлого Камерного театра.

…В спектакле Охлопкова есть вещи интереснее, а Скофилд намного сильнее Самойлова[2].

Мешают в спектакле современные прически; у женщин — модерн, у мужчин «тарзаньи»: свои жизненные прически и у тех и у других.

Понравилась стремительность в произнесении текста и перестановках декораций, благодаря чему спектакль кончается в 11.15, хотя текст произносится без вымарок.

Понравился мне поцелуй Гертруды и короля: она только чуть подняла руку. Во всех фильмах, а за фильмами пошли и театры, актеры обоего пола мнут друг друга, а наши женщины прибавляют к этому еще и то, что рука (или руки) обязательно падают от изнеможения и неги или роняют предмет, находящийся в руке. Здесь — просто и естественно, выразительно же не меньше.

Что же, может, и хорошо, что за границей играют спектакль, пока он делает сборы, то есть пока он хорошо сохранился, и не держат его в репертуаре во что бы то ни стало, хотя бы от живого остались одни воспоминания, а от основных исполнителей — дублеры, повторяющие сделанный основными актерами рисунок.

Страшно сознаться, но теряем мы профессию, а за нею и театр. Виноваты в этом все. Главным образом режиссеры и актеры, за ними критики и драматурги, возглавляемые «стараньями руководителей». Не сама собою возникла бесконфликтность, а за нею и спад актерского мастерства. Все поддержали ее. Да не только поддакивали, а рвались обосновать теоретически. Художники отказались от себя и кричали, что доселе они ошибались, что рады, когда их учат, превратившись из художников даже не в учеников, а в чиновников. Драматурги стали писать бесконфликтное, критики хвалить «направление», театры пытались сделать мертворожденное живым…

Хорошо, что актеры играют на деталях и на сцене нет ничего лишнего. Давняя моя мечта, увы, осуществляется на стороне и не мною. Плохо только то, что в одних случаях детали добротны и реальны, в других — бутафорские и условные.