28/II
Относительно темпа, напряжения в первой картине «Маскарада» в разговоре с Шапсом:
— Необходимо, чтобы он пытливо искал. Он же не имеет ничего.
— Он имеет Нину. И здесь, в игорном доме и на маскараде, ему искать нечего… Оптимизм же, который от меня хотите, его нет в роли. Роль задана иначе. Я ее ломаю. Недаром же я первый, кто об этом благополучии, найденном покое и смысле жизни, найденном смысле жизни — «и я воскрес для жизни и добра…», — ставит вопрос в Арбенине. Но ярко выражать это и внешне и внутренне — не в красках Арбенина. Вы сами хвалите все то, что мною дается сдержанно, а во-вторых: «напрасно я ищу повсюду развлечения… Сердце холодно и спит воображение…» — не надо насиловать Лермонтова! В манере этих людей «английский сплин». А в-третьих, это человек, который не всякому расскажет, что с ним происходит. Умеющий читать прочтет, не умеющий — сделает глупость, как Звездич. Не Казарин его приятель, а Звездич скорее, так бы ему, Арбенину, хотелось. Сделав добро человеку, невольно награждаешь его теми качествами, которые ты в нем хочешь видеть.
Что касается обреченности, я не понимаю, откуда она? Я ее не играю, я ее не хочу, я с нею борюсь. Очевидно, все же материал сам за себя говорит. Сам подсказывает зрителю.
После заседания ехали вместе с Ю.А.
— Надо ставить «Бориса».
— Не надо.
— Почему?
— Потому что есть музыка Мусоргского. И Мусоргский дал то, чего нет у Пушкина. Поэтому никогда не создать того впечатления, которого достигает опера… А если попомнить, что народ имеет исполнение Шаляпина в этой опере, то понятно, что и вовсе не достичь того впечатления, к которому привык народ и которое ни за что не захочет отдать. Нам надо всегда помнить, что народ не мирится с тем, что хуже того, что он имел.
…А впрочем, надо прочесть еще раз. Я не очень хотел играть Арбенина. Мне хотелось попробовать новое. Оказывается, и в старом можно найти новое. Можно, оказывается, конкурировать даже с самим собою, хотя в кино роль сделана для широкого зрителя и в условиях, которых не имеет театр.
Свободное копирование
