В Болгарии, с начала Белой эмиграции, было открыто много учебных заведений, включая полковые, армейские, казачьи, ремесленные, полуклассические гимназии и др.
Но отсутствие необходимых средств привело к тому, что учебные заведения начали закрываться одно за другим. В гимназиях начали закрывать старшие классы, потом средние и, в конечном итоге, они стали закрываться.
Из всех гимназий осталась только одна - Софийская русская гимназия, в которую направлялись ученики из остальных закрытых гимназий. Таким образом, я очутился, десяти лет, в первом классе этой гимназии.
К этому времени мои родители переехали из Кричима в Пазарджик, но причина переезда мне не была известна. Может быть, в связи с несчастным случаем с папой?
Что стало с хозяйством, с животными, с домом, с коровником, я не знал.
Но Маут взяли с собой.
Потом мне рассказали, что ночью воры забрались в дом с целью грабежа, что Маут вцепилась в них мертвой хваткой и что воры, чтобы оторваться от нее, ее пристрелили!
Я был очень огорчен смертью моей любимой собаки, свидетельницы горьких лет моего отрочества!
Мы с папой прибыли на Софийский центральный вокзал и двинулись разыскивать интернат. Время от времени мы останавливались, и папа обращался к прохожим с просьбой подсказать, как дойти до указанного адреса.
Мы пришли в интернат, который находился на противоположном конце города по отношению к вокзалу.
Дальше произошло нечто совсем непонятное: я не помню, кто нас встретил, были ли разговоры обо мне, когда и куда исчез папа.
Сплошная "черная дыра"!
Только смутно помню, что ко мне подошел "некто" и повел в комнату, в которой было несколько металлических коек, но ни ночных столиков, ни шкафчиков в ней не было. Мне было указано на койку под окном.
– Сундучок положишь под кровать, – сказал "некто", добавив: «Столовая находится в подвале, спускаться по звонку и по черной лестнице», – и ушел.
Я застелил кровать и пошел рассматривать помещение. Я увидел, что моя комната находится на первом этаже, что было еще несколько комнат, как моя, а также большая центральная комната, выходящая на парадную лестницу, и санитарный узел.
Возвращаясь в комнату, я увидел "некоего" (показавшего мне несколько минут тому назад мою комнату) в сопровождении подростка моих лет и его отца.
– Он может занять эту койку, – сказал "некто", – а если есть вопросы, то не стесняйтесь: моя комната находится против парадного входа.
– Спасибо, – ответил отец подростка.
Я узнал, что "некто" является моим воспитателем (заодно и врачом) и что его зовут Георгием Александровичем Михайловым. Я также узнал, что Георгий Александрович женат, что у него есть сын Юра и что семья живет в одной комнате "против парадной лестницы".
Молодежь начала съезжаться, и Георгий Александрович распределял комнаты и койки по какой-то только ему известной схеме. Вскоре прибыл Валерий, тоже из Кричима и прошедший, как и я, через Пещерскую гимназию.
Когда все съехались, Георгий Александрович нас собрал в центральной комнате (которая потом была превращена в классную комнату) и прочитал нам внутренний устав интерната. Попутно мы узнали, что интернат занимает трехэтажный дом, что малыши (т.е. мы) находятся на первом этаже, что директор интерната живет на втором этаже – вместе с учениками старших классов и что все остальные занимают третий этаж – под надзором бывшего полковника личной гвардии генерала Реза-шах, основателя иранской (персидской) династии Пехлеви!
Кухня находилась рядом со столовой и занимала около половины полуподвального помещения. В столовой стояли длинные столы со скамейками с каждой стороны. У каждого из нас было "свое" постоянное место за столом.
На обед подавалось рубленое мясо в соусе или в виде котлет, в сопровождении отварной или жареной картошки и прочих овощей. Макароны или рис подавались реже. На ужин подавали густой овощной суп и манную или рисовую кашу и, конечно, хлеб!
Гимназия находилась в двух-трех километрах от интерната. Это было длинное двухэтажное каменное строение с большим двором перед его фасадом. До обеда в нем занимались болгарские ученики, а после обеда оно было предоставлено нам, русским.
В гимназию нас водил строем дежурный воспитатель, а из гимназии мы возвращались поодиночке. После ужина мы садились за приготовление уроков.
В "классной" стояло два стола, образуя букву "Г", со скамейками по обе стороны. При заучивании наизусть в "классной" возникал монотонный гул, как у пчел в улье.
А для письменных работ не хватало места. Поэтому я часто отпрашивался в свою комнату, доставал сундучок, клал его на колени и, оставаясь один на один со своими заданиями, был безумно счастлив.
К интернату с северной стороны прилегал небольшой пустырь, на котором мы проводили наши соревнования: "бой" стеклянными шариками!
С противоположной, южной, стороны мимо интерната проходило Цареградское шоссе. Пересекая его, мы попадали в огромный парк "Борисова градина" (парк имени царя Бориса), любимое место для прогулок софиян. В некоторых местах были полянки, на которых по воскресеньям мы играли после обеда в футбол.
Раз в месяц нас водили в городскую баню. С вечера нам выдавали чистое белье, скатанное в полотенце, и небольшой кусочек мыла на двоих. Нас будили в четыре утра и строем вели в баню оттоманских времен. В центре был большой круглый зал с высоким куполом, окна которого пропускали свет и выпускали пар. Пол и стены зала были под узорчатыми мраморными плитками, что придавало некую легкость строению. Вдоль стены были установлены огромные мраморные чаны, снабженные немного позеленевшими латунными кранами и большими шайками красной меди.
Мы старались намылиться мылом, которое не пенилось! Обливались теплой водой, зачерпнутой из чанов, совершали несколько прыжков в соседнем бассейне и одевались.
Наше время пребывания в бане было ограничено: сразу после нашего ухода начинался обычный рабочий день.
Вернувшись из бани, мы устремлялись в столовую и, до подачи завтрака, набрасывались на хлеб.
Прошло почти два года с тех пор, когда я переступил через порог интерната. Георгий Александрович стал более раздражительным, крикливым и почти недоступным для нас.
Наступил день, когда нам объявили печальную весть: Георгий Александрович умер!
В день похорон мы подходили к гробу и целовали усопшего. Подошел и я, поцеловал холодный лоб покойника и ужаснулся: я не знал, что мертвецы становятся холодными!
Как-то я возвращался из гимназии в интернат. Наступили сумерки. Проходя мимо небольшого садика, я услышал какой-то странный треск. Я повернул голову и увидел в глубине садика Георгия Александровича, который старался встать из гроба!
Меня сковал ужас!
Потом, от страха, я бросился бежать, но по сегодняшний день не могу избавиться от чувства, что кто-то находится за моей спиной! Как помню, это видение совпало с известием, что Георгий Александрович не умер, а отравился!
