15.03.1964
Ленинград (С.-Петербург), Ленинградская, Россия
15 марта. Вчера поздно вечером звонок Рубашк[ина]. Суд над Бродским состоялся: приговор — 5 лет высылки с принуждением к труду. <...> В основе всего — высокомерный разговор с пресловутой секретаршей райкома К-вой (той самой, что обругала в «Известиях» Колмановского), которая вызвав Бр[одского], спросила его, почему он не хочет учиться, и он ответил, что он не желает заниматься «лже-наукой-диаматом». С этого и начало крутиться. Кто-то из бывших на процессе назвал это «обезьяньим процессом». Думаю, что объективно виновата и среда, восхищавшаяся Бр[одским] и передававшая с восторгом эти его и подобные словечки. Шутить с государством нельзя, а эти небитые дурачки про это забыли. Другое дело, что Бр[одскому] может помочь это все стать настоящим поэтом, если у него есть что-то подлинное, как всегда этому помогает живая, а не придуманная среда.
Вчера ночью передали, что Джэк Руби приговорен к смертной казни.
Вот вырезка из сегодняшней «Смены». [Вклеена из газеты статья «Тунеядцу воздается должное» (без подписи).] О самом Иосифе Бродском говорить уже противно. <...> проповедник пошлости и безыдейности <...> болезненное самолюбие недоучки].
Несмотря на возражения Н. Я., и во время второй встречи с Бродским, через две недели, 13 декабря 1965, когда тот читал стихи (об этом будет и в дневнике 1965), — АКГ снова замечает влияние Мандельштама: «Даже чисто формальные есть совпадения: строка тяготеет к афоризму не грибоедовского, или басенного типа, а <к> другому. Я никогда не занимался стиховедением и мне это скучно, но для меня бесспорно, что для О. Э. строка стихотворная это, так сказать, смысловая и ритмическая единица. И это при абсолютно поставленном (как говорят актеры) поэтическом дыхании, т. е. при идеально естественном чередовании вдоха и выдоха. Мейерхольд говорил, что зритель должен дышать вместе с актером. Это же верно для читателя и поэта. Согласитесь, что читать вместе с Цветаевой или ранним Пастернаком это совсем не то, что с Мандельштамом. Странно, но для меня при существовании известной легенды о смерти О. Э. (кстати, я не поклонник рассказа Шаламова), но О. Э. для меня здоровейшая человеческая индивидуальность. Говорю о ее выраженности в стихах.
Разница конечно есть. У О. Э. при огромной глубине и огромная чистота. Бывают такие чистые озера, где дно на большой глубине видно так, что можно разглядеть каждый камушек. Это поэзия О. Э. А у Бр[одского] (последнего периода) есть глубина, но под очень неясн<ы>м и часто му<т>н<ы>м и темн<ы>м слоем над „дном”. <…>
Опубликовано 02.05.2018 в 16:42
|
Свободное копирование
