Как все хорошо складывается. Завтра напишу письмо домой. Я жив. Что осталось от батареи? Два миномета и не больше тридцати человек. А я жив. Меня даже не царапнуло. Завтра напишу письмо. Домой.
— Давай постучимся... — говорит Сашка Золотарев.
Ночь. Хатка какая-то. Окна темны.
Я стучу в ставню. «Мадам, не будете ли вы столь любезны... » Никто не отвечает. «Мадам, я остался в живых. О, если б вы знали, что там было!.. » Я стучу и ставню. «Бофорты — сюда, мундир — в гардероб, шпагу — на стул... » — «Благодарю вас... А где же ваша дочь?.. »
— Спать... Спать… Спать... — говорит Коля.
Я стучу в ставню. «Вальдшнеп?.. Сыр?.. Вино?.. » — «О, благодарю вас. Ломтик холодной телятины и ром. Я солдат, мадам». Я стучу в ставню.
— Замерзнем к черту.
— Пошли в другую.
— Еще разок постучи.
Я стучу в ставню. Сашка стучит в ставню. Коля стучит в ставню.
«Вот ваша комната. Спокойной ночи». — «Спокойной ночи, мадам. А где же ваша дочь?..»
— Чего вам еще?
На пороге раскрытой двери — женщина. Она закутана.
— Нам бы переночевать, мамаша.
— Мы в живых остались, — говорю я.
— Радость-то какая... — говорит женщина, — только вас и не хватало.
— Мы зайдем? — спрашивает Коля.
Холодно очень, — говорит Сашка.
— Мы переночуем только и уйдем, — говорю я.
В сенях холод. В комнате тепло. Чадит коптилка. Кто-то ворочается на печи. Комната маленькая. Куда мы все ляжем? Женщина сбрасывает платок. Она совсем молодая.
— Ложись сюда, — говорит она Коле.
Она в угол показывает. Хорошее место у Коли. — А ты сюда, — говорит она Сашке.
Золотарев ложится на свою шинель, расстелив ее под столом. И Коля молча раздевается. А меня устраивают на короткой лавке под печкой. Лежать можно только на боку. А, черт с ним! Лишь бы лежать. А сама хозяйка ложится на койку. На раскладную. Заваленную каким-то тряпьем. Она лезет под это тряпье, не снимая полушубка.
Я кладу шинель на лавку. Гаснет синий огонек коптилки. Чья-то рука проводит по волосам моим.
— Лезь ко мне, — говорит с печки тихий голос, — у меня тепло.
— А ты кто?
— Какая разница? Лезь. У меня тепло.
— Манька, — равнодушно говорит хозяйка, — смотри у меня...
— Тебя не спросилась, — говорит Манька с печи.
А рука ее гладит меня, гладит.
— Лезь сюда.
— Обожди, ботинки сниму.
— Лезь. Какая разница?
Вдруг услышат?.. «Где ваша дочь, мадам?.. » Вдруг услышат... Вот тебе и дочь!.. Возле Маньки тепло. Если я прикоснусь к ней, все полетит к черту. Манька... Неужели так и называть?
— Тебя как зовут?
— Мария Андреевна...
Вот тебе раз! Как же так... У нее горячий упругий живот, руки маленькие, цепкие.
— Сколько вам лет?
— Шестнадцать. А что?
— Тишшше...
— А что? А что?
Услышат...
— Пусть... Иди поближе.
— Манька, — говорит хозяйка, — ой смотри, Манька...
— Сама разберусь, — говорит Манька.
А внизу покашливает Сашка Золотарев. А Коля говорит:
— Хозяйка, а тебе не холодно?
А Мария обвилась вокруг меня, и уже не понять, где я, где она. Все перепуталось.
— А сердце-то у тебя ой как бьется, — смеется она прямо в ухо, — испугался, что ли?
А Коля спрашивает:
— Тебе не холодно, хозяйка?
Так просто? И Нина вот так же? И все?..
— Ты что, неживой, что ли?
— Пусти меня.
— Да уж я шучу, дурачок...
— Пусти, Мария...
— Мария... — говорит хозяйка, — как же, Мария. Дура белобрысая, а не Мария.
— Пусти, хуже будет.
— Ну давай так полежим, ладно?
— Пусти...
— Ну и вались на свою лавку, раз тебе с людьми тесно...
На лавке — прохладно. Сашка покашливает.
Коля говорит из своего угла:
— Хозяйка, замерзла ведь в тряпье-то. Хочешь, шинелью накрою?..
... Кто-то ходит по хате. И что-то шепчет. Это тихий торопливый шепот. Слов я не разбираю. Это, наверное, Мария там, на печке. А может быть, это хозяйка. А может быть, это и не шепот, а тишина. Но кто-то всхлипывает. Как трудно, наверное, в этом маленьком поселке. А меня завтра засмеют. Засмеют, засмеют! И поделом мне. Сама просила. Уговаривала... Засмеют. Утром встану пораньше, пойду в другую хату, или в штаб пойду, или в машину пойду... А она как огонь горячая. Мария Андреевна. Она первая смеяться будет. Шестнадцать лет... Коля про таких говорит «кровь с молоком»... А кто-то и в самом деле плачет. Или это за окном?
— Кто это? — спрашиваю я.
— Не ори, — говорит хозяйка, — ляг и спи.
Это у меня бред. А меня засмеют, засмеют... И все-таки кто-то плачет. А может быть, это Мария смеется?.. Утром Сашка Золотарев говорит:
— Похоже, что здесь припухать. Комбат картошку ест. Машины разбиты.
Сашка уже умылся. От него пахнет морозом. Щеки у него, как у ребенка, пунцовые. Уже успел все разузнать. А Коля спит. А в хате — ни Марии, ни хозяйки.
— Что ж с нами теперь будет? — спрашиваю я.
— А ничего не будет, — говорит Сашка, — подождем новую технику — и снова.
— А машины побиты?
— Начисто.
— А кухня работает?
— Какая там кухня...
Сашка достает из мешка три пачки горохового концентрата.
— Вот выдали. Будем варить. Колю-то будить надо. Вставай, Мыкола!
И вдруг входит хозяйка. И снимает платок с головы. И я вижу, что она совсем молодая. И красивая.
— Вставай, Мыкола, — говорит Сашка. Но Коля спит.
— Зачем будишь-то? — спрашивает хозяйка. — Пускай его спит. Устал ведь.
Она говорит строго очень, а сама все на Колю смотрит.
— Давай сварю, — говорит она и берет у Сашки концентрат.
