Скорбные дни - 6

28 февраля 1904 г.

Два события взволновали и русскую колонию в Пекине, и всю европейскую. Застрелился японский офицер. Мотивы этого самоубийства шли вразрез со взглядами европейцев. Японец-офицер просил разрешения отправить его в действующую армию. Он не хотел оставаться в бездействии в Пекине, когда товарищи идут в бой. Просьба его не была удовлетворена, так как японский охранный отряд, находясь в нейтральном китайском государстве, должен оставаться нейтральным. Отправка же из Китая японских офицеров на войну с Россией была бы нарушением нейтралитета. Японский офицер не признал отказа и застрелился.

Второе событие задевало все европейские отряды, хотя и было прежде всего направлено на русский охранный отряд. Несколько китайцев обратились с жалобой к своим властям на то, что русские солдаты, упражняясь в стрельбе, убили одного ребенка, а нескольких ранили. Жалобу китайцев китайское Министерство иностранных дел препроводило к русским, прося произвести расследование и наказать виновных, а также принять меры, чтобы впредь ни в чем неповинных детей, которые никому не сделали зла, не убивали.

Возможность ранения и даже застрела китайских ребятишек была вполне возможна, так как стрельбище, отведенное для практической стрельбы китайским правительством за Пекином, было вблизи китайских селений. Стрельбищное поле было обнесено валом и было общее для всех европейских отрядов, которые имели каждый свои очередные дни для практической стрельбы. Для расследования жалобы была назначена комиссия из офицеров отряда и китайцев-чиновников. Сделав опрос всех потерпевших и посетив те дома, в которых были потерпевшие, члены комиссии убедились, что дать доказательства смерти чьего-либо ребенка за указанный период времени китайцы не могли, а из представленных на осмотр потерпевших детей только у одного был найден весьма сомнительный рубец на ноге. Самое же главное обстоятельство, удостоверенное расследованием, было то, что в указанный в жалобе день русские стрелки не производили практической стрельбы, а имели занятия у себя дома, практическую же стрельбу производили в этот день американцы и немцы... Таким образом, обвинение русских стрелков было отвергнуто и жалоба признана неосновательной. Залетной пулей, конечно, была возможность ранения любопытных ребятишек, но что обвинение было предъявлено русским, в этом усматривали влияние японцев, пользующихся всеми средствами, чтобы возбудить в китайском населении враждебность к русским.

И в нашем поредевшем отряде некоторые офицеры рвутся из Пекина в действующую армию. Особенно рвется "Конфунций". Он несколько раз уже подавал рапорты о возвращении его в полк, но получал отказы с указанием на невозможность заменить его другим офицером, а когда подал рапорт о разрешении отправиться в действующую армию, то и от посланника П. М. Лессара получил отказ с указанием на те же самые причины, которые были объявлены и японскому офицеру: русский отряд находится в нейтральном государстве и не может участвовать в войне... Каждый день приходил ко мне "Конфунций" делиться своим горем и беседовать о том, что предпринять ему, чтобы уйти из Пекина в действующую армию. Наконец, "Конфунций" как будто успокоился и несколько дней не приходил, а затем пришел и сразу же заговорил:

-- Знаете, ведь я три ночи не спал и все обдумывал всесторонне вопрос о том, что мне делать. Я просил отпуск, чтобы отправиться негласно отсюда в свой полк и оттуда отправиться в действующую армию. Мне отказали.

Я ничего не возражаю против причины, которой объяснили мне отказ... Может быть, эта причина основательна. Но для меня лично возможно еще другое толкование. Обо мне могут теперь сказать мои же товарищи так: "Конфунций" просился настоятельно на войну, зная вперед, что ему откажут в его просьбе... В сущности он рад, что ему отказали, но он достиг своего: он всем показал, что искал опасности, что он не мирится, как остальные офицеры, с мирной жизнью, что он не прятался от смерти, он вызывался идти, а другие нет... Вот я и стал обдумывать эту вторую возможность. Я пришел к убеждению, что хотя мне и отказали в разрешении идти на войну, но я все-таки обязан показать всем, что я не трус, что я не фанфарон. Но как этого достигнуть?

Первое, что мне подсказывал внутренний голос, это застрелиться, как сделал японский офицер. Я бы тогда доказал наглядно своей смертью, что я не трус.

Когда я решал, что надо застрелиться, заговорил во мне другой голос. "Стреляться -- глупо, -- говорил этот другой голос. -- Это самоубийство будет доказательством не личного мужества, а слабости воли и неустойчивости характера перед первой же неудачей. Все скажут, что я застрелился, подражая японскому офицеру...

Надо бороться с препятствиями, надо искать другие пути, чтобы миновать препятствия, а не падать духом", -- говорил второй голос. -- Я признал его правым и нашел выход из своего, казалось, безвыходного положения: я тотчас же ночью написал письмо к генералу Фоку, который меня знает лично. Я откровенно все ему изложил и просил вызвать меня к себе из Пекина. На случай, если бы генерал Фок оставил мою просьбу без ответа, я решил дезертировать. Явлюсь к главнокомандующему армией, все ему расскажу, и не сомневаюсь, что меня отправят в действующую армию...

Хоть изредка отдыхаешь душою, видя искренность "Конфунция". Но зато как нудно посещать строительную комиссию...