22. Ужасно проведенный вечер и ночь. Ее грусть принимает вид безвыходного отчаяния. Бывало, за слезами следовали светлые слова. Я не знаю, что мне делать. Ни моя любовь, ни молитва к ней -- ничего не помогает. Я гибну, нравственно униженный, флетрированный {запятнанный, от flétrir (франц.).-- Ред.}. Каплю елея на раны, каплю воды на алканье... изнемогаю. Я шутя, бессознательно, буйствуя, развязал руки низкой натуре своей, разбил здание всей жизни, я не умел сохранить, потому что слишком много дано было. Теперь нет помощи, что укажет время -- не знаю; я надеялся, я предвидел, что все это пройдет, что ужасное положение пройдет, как катастрофа, но светлое то прошло. Она бывает жестка, беспощадна со мной,-- много надобно было, чтоб довести до этого ангельскую доброту. Она не слушает более слов моей любви, а все же, подчас мне кажется, я не заслужил этого; я так много люблю, так искренно раскаиваюсь. Жизнь ужасно тяжела -- подчас мне (и это первый раз, как себя запомню) кажется, хорошо умереть, "глупую сказку, как говорит Макбет, рассказанную дураком", закрыть -- и да здравстует небытие! Страшно, земля под ногами колеблется. Нет точки, на которую опереться. А мои мечты... мечты! Иногда хотелось бы броситься на грудь кого-нибудь близкого, и говорить, и стонать, а иногда так пошлы кажутся все эти друзья; не нужно их, все они ничего не понимают.
У меня не осталось ничего святого, одна она -- она и бог, и бессмертье, и искупленье, и перед ней я святотатец. Она хочет и не может отпустить мне. Ночь, ночь!!
Свободное копирование
