Вечером 31 декабря 1919 года я был у А. М. Драгомирова. Мы сидели с ним вдвоем в его вагоне, в его поезде. Поезд стоял в порту, в Одессе. Днем из окон видно было море. Дальше поезду некуда было идти.
Он сказал:
— Я все-таки убежден, что сопротивление начнется... Сейчас есть еще кое-что... Но когда останется только смерть в бою или смерть в воде — будет вспышка энергии ... Сейчас вся масса хочет одного — уходить ... Но когда некуда будет уходить? Неужели же не проснется решимость? Вы как думаете?
— Я все надеюсь, что еще здесь начнется... Потому что и здесь ведь уже некуда уходить. Ведь вся эта масса, что сюда отступает, она же не сядет на пароходы и в Крым не попадет. Следовательно, и ей придется выбирать между боем и морем. Беда только в том, что здесь совсем не то делается, что нужно.
— Вы думали, когда мы вышли из Киева, что будем сидеть с вами в порту в Одессе?
— Нет, я почему-то думал, что мы задержимся около Казатина... Но я понял положение, когда мы получили в Якутском полку приказ — это было, кажется, где-то около Фастова... Я тогда же развил своим молодым друзьям называемую «крымскую теорию» ...
— Это что?
— Крымская теория — это реставрация до-екатерининских времен... Сидел же хан столетия в Крыму. Благодаря Перекопу, взять его нельзя было, а жил он набегами... Он добывал себе набегами «ясырь», то есть живой товар — пленных, а мы, засев в Крыму, будем делать набеги за хлебом. Впрочем, и «ясырь» будем брать... для «пополнений» ... Вы уезжаете в Севастополь?
— Я каждый день «уезжаю», но пока что еще не уехал, потому что пароход все задерживается. Здесь я ничем не могу помочь. Скорее я только мешаю ... Я легко могу прослыть центром каких-нибудь интриг... чего я вовсе не желаю. «Главноначальствующий областью» без «области» — фигура неудобная... Ну, а скажите, очень ругают?
— Вас? Ругают, конечно... При этих обстоятельствах это неизбежно. Одни бранят вас за то, что «допустили» погромы, а другие за то, что вы не позволили «бить жидов»... Конечно, вы взяли миллионы за последнее...
— Неужели и это говорят?
— Говорят... Вас это удивляет? А я привык... Меня столько раз «покупали» — жиды, немцы, масоны, англичане, — что это меня не волнует... Но больше всего, конечно, зла гвардия...
— За что? За мой приказ? Вам он известен?
— Да... Вы, покидая «область» и сдавая командование, благодарите войска и затем кончаете, приблизительно, так: «не объявляю благодарности» ... первое — волчанцам, за всякие безобразия, а на втором месте стоит в приказе гвардия, которая «покрыла позором свои славные знамена грабежами и насилиями над мирным населением». Что-то в этом роде ...
А. М. Драгомиров человек очень добрый. Но у него бывают припадки гнева. Так было и сейчас.
— Я об этом не могу спокойно говорить... Я с очень близкими людьми перессорился из-за этого. Я пробовал собрать командиров полков, уговаривал, взывал к их совести. Но я чувствую, что не понимают... А я не могу с этим помириться. Я к этой гражданской войне никак не могу приладиться ...
— Да, я помню. Вы, может быть, забыли, но я помню... Вы мне говорили больше года тому назад, еще в Екатеринодаре, что вы тяготитесь «гражданской» вашей деятельностью, что вы хотели бы делать свое прямое дело, то есть воевать ... но что условия войны таковы... Словом, вы сказали тогда, в октябре 1918 года: «Мне иногда у кажется, что нужно расстрелять половину армии, чтобы спасти остальную» ...
— Половину не половину... Но я и сейчас так думаю. Но как за это взяться?.. Я отдавал самые строгие приказы ... Но ничего не помогает ... потому что покрывают друг друга... Какие-нибудь особые суды завести? И это пробовал, по все это не то...
— Мое мнение такое. Вслед за войсками должны двигаться отряды, скажем, «особого назначения» ... Тысяча человек на уезд отборных людей или, по крайней мере, в «отборных руках». Они должны занимать уезд; начальник отряда становится начальником уезда... При нем военно-полевой суд... Но трагедия в том, откуда набрать этих «отборных» ....
— В том-то и дело... Нет, я часто думаю, что без какого-то внутреннего большого процесса все равно ничего не будет.
Хоть бы орден какой-нибудь народился... Какое-нибудь рыцарское сообщество, которое бы возродило понятие о чести, долге — ну, словом, основные вещи, ну, что хоть грабить — стыдно. Или религиозное это должно быть движение... Словом, это должно быть массовое, большое, психологическое ...
— И будет... «покаяния отверзи ми двери»... Этим мы отличаемся от Польши... Я убежден, что, если на этой равнине, что называется Восточной Европой, если устояли мы, а не поляки, то только благодаря нашей способности «каяться» ... Поляки — нераскаянные ... Они не могут каяться... Ведь, в сущности, говоря, у пошляков было больше шансов на гегемонию... Они раньше вышли к культуре, потому что ближе к Западу... но они нераскаянные ... Мы говорили «земля наша ... но порядка в ней нет, — приходите володеть и княжить нами» ... А они говорили: «Polskastoinierządem» . ..
— Это что значит?
— Это старинная польская поговорка, которая употреблялась еще в XVI веке и значит: «Польша стоит беспорядком» ... Toecть они не только не хотели каяться во всех своих безобразиях, в вечной своей легкомысленной «мазурке», но, так сказать, «канонизировали» свою анархию... Были отдельные голоса, которые кричали: «Братья! Что вы делаете! Губите себя» ... На одно мгновение «карнавал» останавливался... но потом кто-нибудь вспоминал: ведь Polskastoinierządem! .. И тра-дара ... та ... традара ... та ... tempodimazurka ... И все продолжалось по-старому, пока не «промазурили» свою «королевскую республику» ... А мы каялись ... Набезобразим во всю «ширину русской натуры» и потом каемся... «Придите володеть и княжить» ... и приходят и княжат ... И тогда оправляемся, укрепляемся, возвеличиваемся — пока опять не расхулиганимся ... Волна ... То «сарынь на кичку», то «водим под царя восточного православного» ... Так и живем ... И будем жить.
Принесли бутылку красного вина.
И мы, «главноначальствующий областью» — без области и «редактор „Киевлянина" — без Киева, чокнулись ...
В данную минуту мы равно были «бывшие люди»... И с одинаковым основанием могли пожелать друг другу «нового счастья», ибо «старое» изменило...
***
Как-то случилось, что в эту новогоднюю ночь я был совершенно один... От А. М. я пришел рано, — до «нового года» было еще далеко... Я пришел к себе и никуда не пошел.
«Встречать новый год» ... При этих обстоятельствах это было бы слишком печально... И я предпочел «встрече» — «проводы». Я уселся у изголовья умирающего старого года и читал ему отходную...
Где-то, на каком-то горном перевале, стоит заиндевевший придорожный столб... К этому столбу всегда пробивается умирать старый год ... На столбе сидит «крук», — одинокая птица... Воет вьюга, и крук каркает умирающему его дела, — добрые и злые ...
Я чувствовал себя в этом роде: в роли крука.
