5-го января.
Наши собираются в церковь. Канун Крещения. Я не пойду, тяжело, — все равно Кики не увижу там. Так горько, — что слов нет.
Валя готовит дюжину записок сразу, хочет передать мужу в руку. Думают, что разрешать подойти к кресту, тогда и воспользуется.
Только что вернулась из приемной; долго ждала фельдшера, образовалась большая очередь. Увидела «тетку и племянницу», пришли за бинтами.
Наконец, подошла и я. Спросила о Кике. Отвечали неохотно и сухо, но все же обещали навести справки.
Из города посылка и записка. Через два дня обещают перевезти Кику и, в этот раз, совсем на свободу. — Боюсь верить.
Не крещенские у нас морозы, а будто весна. Солнце, небо веселое, тучи тоже, точно играют. За окном все в движении. На душе тяжело. Все тот же беспокойный, страшный сон. Сердце рвется, когда просыпаюсь. Чтобы успокоить меня, И-на легла рядом со мною на койку, но она так узка, что спать вместе невозможно.
Наша утренняя надзирательница зла. Она точно радуется нашим несчастьям. С особым наслаждением запирает и неохотно отпускает даже в уборную. Зато дневная смена лучше. Приходит сибирячка с добрым и ласковым лицом. Под широким пробором седых старческих волос светятся добром глаза.
Все стали ходить к нам из «нижнего этажа». То и дело открывается окошечко в дверях, и чья-нибудь голова заглядывает к нам. Особенно часто приходят: Хава, Лиза, плачущая унылая женщина в платке и немка-сестра. Приходила и старая еврейка, отбывающая пять лет тюрьмы за продажу самогонки.
Много говорила. Семья в Америке — 11 человек. Впереди пять лет тюрьмы.
Жалуются, что без нас усилились ссоры. Все от голода сильно осунулись. Очень голодают. Мы длимся, чем можем. Кожа у всех желтая, отвислая.
Тюриной принесли сегодня большую посылку. Как всегда много еды и даже горячей. Пошли в больницу спросить, что делать с ней. Она приказала все вернуть домой. Верна себе, не могла раздать. Досадно очень.
Бедных и честных евреев наказывают, как и нас, жестоко. За пустяки сидят годами. А виновных в крупном освобождают, как по волшебству. В рассказе своем старуха-еврейка упомянула о месте, где когда-то жила и я. Я стала прислушиваться,—знакомое имя. Вспомнила детство свое, счастливое, беспечное. Заговорила о саде, о г-же X.—«Чудная личность», — говорит.
У меня забилось сердце, она говорила о моей матери.
Сегодня день посылок. Перед Крещением особенно оживленно. Принесли и нам. Есть записка: делают все, чтобы перевезти Кику. Через день он будет свободен. От него записка — порвана вся. Должно быть, не пропустили.
Прочесть могу «часть»; затем слова пропущены — и дальше: «прошу прислать». В конце: «молока, молока, молока».
Художники обещали послать. Гуляла с наслаждением, буквально глотала свежий воздух. Кика будет свободен. Вернувшись, показалось особенно тесно. На стенах тоскливые надписи «одиночек».
Всю ночь луна освещала наши лица.
5-го под вечер.
Эти дни морят голодом. Растаскиваются дрова, а вечером не дают кипятку. Ужин отменен. Обед в 11 часов утра, и до следующего дня —ничего. Внизу ропот, почти бунт. Крики и до нас доходили. Вызвали начальника.
Под нами живет убийца — Фенька, стриженная, страшная и чрезвычайно некрасивая. Она ругается с часовыми два, три часа в день. И так без дела, удовольствия ради. Может быть, это один из видов любви.
Немка положительно умна. Поражает своим патриотизмом.
Свободное копирование
