29.V.69. Сегодня подписали 9 листов № 5 (рассказы Искандера, повесть Камю и проч.). Споткнемся, видно, теперь на Лисичкине и Плимаке. Продолжаются слухи о Тв/ардовском/. Теперь передают будто бы по радио, что у него болезнь печени на почве алкоголизма, и оттого он уходит. Др/угая/ версия — Тв/ардовский/ ушел в долгосрочный отпуск.
Не провокация ли это, специально организованная? А/лександр/ Т/рифонович/ меж тем все еще не показывается. Врачиха была у него 2 дня подряд, отпаивала сердечн/ыми/ лекарствами.
Иногда думаю: хорошо ли, что я пишу обо всем этом, ничего не скрывая о бедственном полож/ении/ А/лександра/ Т/рифоновича/, его несчастной слабости? Вдруг эта тетрадь попадет когда-нибудь в руки чужого, равнодушного человека, и он использует во зло откровенность этих записей. Но нет, Тр/ифоныча/ ничего не может уронить и унизить. Разве он пил бы так сейчас, если бы видел для себя хоть лучик надежды? Он уже трижды, четырежды вышел бы из запоя, если бы хоть что-то светило ему. А сейчас он боится возвращаться в реальность, нарочно замучивает себя, почти сознательно добивает.
И что сделать, как помочь?!
Вечером был у Ив/ана/ Серг/еевича/. Ему исполнилось 77. Алла Чернышева сшила ему просторный стеганый халат, и он сидел в нем, как старый барин, очень довольный, что мы собрались вокруг него.
Много и хорошо рассказывал. Вспоминал, как с Тр/ифонычем/ они жили в Карачарове, Тр/ифоныч/ писал «Дали» и «Теркина на том свете», много ходили гулять, ездили в Заволжье. Там, среди болот — остров, и на нем всего две деревни, оторванные от мира большую часть года. Живут хорошо, потому что клюквой торгуют, а клюквы кругом на болотах видимо-невидимо. Порода людей местных странная — лысоватые. Может быть, потому, что женятся все на своих, с другого берега девушек не берут — и все родственники. Детишек много — думаю, для того, чтобы клюкву собирали.
Переночевали они с Тр/ифонычем/ на сеновале, на прошлогоднем сене, бок к боку, разбудили их куры, скакавшие прямо через них с нашеста, и заоравший в 2 часа ночи петух.
На др/угой/ день были на дерев/енской/ свадьбе — стояли там графины с красноватым самогоном, закрашивали клюквой. И пили все — стаканами.
Там Ив/ан/ Серг/еевич/ наблюдал обычай, после гулянки девки с парнями берут подушки и идут спать на сеновал. Лежат рядом, разговаривают, но боже спаси, чтобы до свадьбы он до нее дотронулся. Видно, это старый-престарый обычай, еще с племенных времен (это отчасти он описал в «Звезде»).
Др/угой/ рассказ Ив/ана/ Серг/еевича/ — о 17 годе. В Виннице его избрали председ/ателем/ совета солд/атских/ депутатов. Появились сообщ/ения/ о контррев/олюционных/ заговорах. Надо было действовать. Первый адрес был чайная Союза рус/ского/ народа. Там нашли за диваном портрет императрицы. А Ив/ан/ С/ергеевич/ прежде захаживал в эту чайную и знал, что портреты эти всегда там прежде висели. Никого не поймали, пошли по др/угому/ адресу: к сапожнику. И у него ничего не нашли. Так, помнится, и вернулись ни с чем.
«Я ба-а-альшое начальство был: как-то вбегают ко мне солдаты и гов/орят/, генерал удрать хочет. (А в авиации было всего 2 генерала, по одному на авиаотряд. Ив/ан/ же Серг/еевич/ был мотористом.) Я спал, проснулся, голову с подушки слегка приподнял и заявил: «задержать его». Генерала и задержали, когда он в машину садился». Потом Ив/ан/ Серг/еевич/ перешел в Петроград и там бывал в Таврич/еском/ дворце и, конечно, «брал Зимний».
_____________
Сказка Анисьи Тимофеевны (она домик в Карачарове сторожила и прислуживала Ив/ану/ С/ергеевичу/. Такая аккуратная была старушка — и нищей она была, и с разбойниками, в шайке какой-то, по ее рассказам, жила. Так вот ее сказочка).
Жили два нищих — слепой и зрячий. Вместе всегда на паперти стояли. И хорошими товарищами были. Зрячий слепому помогал, слепой все со зрячим делил. Люди удивлялись такой их дружбе и в награду решили однажды срубить им избушку, чтобы поселились они вместе. Поставили избушку в лесу, и зажили там слепой и зрячий душа в душу. Люди к избушке приходят, в окошко стук да стук и кусок хлеба кладут. Зрячий хлеб берет и со слепым ровно пополам делит.
Только не понравилось это нечистой силе. Зовет Вельзевул молоденького чертенка (своего аспиранта, что ли — примеч/ание/ Ив/ана/ Серг/еевича/) и говорит ему: вот что, слетай-ка ты на землю да поссорь двух праведников, слепого со зрячим, а то больно народ на них засматриваться стал. Черт хвост закрутил и к избушке полетел. Стал черт слепого со зрячим искушать, как ни бился, ничего не выходит, все зрячий и слепой поровну делят, дурного друг о друге слушать не хотят.
Пригорюнился черт, пошел вечером по болоту. Вдруг видит, люди наверху идут: фабричные ребята домой возвращаются, с кочки на кочку прыгают. Говорят черту: что это ты такой печальный? Тот рассказал им свою беду. А они ему советуют: ты к избушке подойди да в окошко постучи. Зрячий откроет, а ты ему, слова не говоря, — бей в морду. И увидишь, все как надо будет. Послушался черт. Пришел к избушке, постучал, окно раскрылось, и ударил он зрячего. А сам за угол спрятался: ждет, что дальше будет. Слепой из угла своего спрашивает: «А где моя доля? Много ли, брат, тебе подали?» Тут зрячий как разозлится — да с кулаками на слепого. И началась у них гражд/анская/ война. А черт радостный хвост закрутил и побежал начальству докладывать.
А есть еще др/угая/ сказочка — про агитацию и проп/аганду/. Умер один человек, пьяница, но человек добрый, и определили его в рай. Идет он по раю, дорожки чистые, песочком посыпаны, по сторонам скамейки, сидят девушки, ресницы вниз опустив. Деревья с разными плодами, тишина, покой. Но рай — территория обширная, и забрел человек на какую-то поляну. Нюхает — что-то вкусно пахнет, смотрит, дымок вьется, будто шашлык жарят. Видит человек, там, где дымок вьется по поляне, — дыра. Он туда заглянул да вниз и ухнул. Жар, огонь, чернота. Оглядывается, а он на сковородке, и черти его поджаривают. Взмолился ч/елове/к: я же в рай определен, я же сюда попал случайно.
А черти: будешь знать, что такое наша аг/итация/ и пропаг/анда/.
_____________
Пристанище Ив/ан/ Серг/еевич/ произносит, делая ударение как в слове пристань.
_____________
«Ночь для меня лучше дня. Еще неизвестно, когда больше люди зла теперь делают. Похоже, что днем. Ночью лежу, думаю и богу начинаю молиться. А молитва моя: «прости мне, господи, мои грехи...» Жизнь моя, как через плечо взглянешь, ужасная». Я говорю — «И/ван/ С/ергеевич/, но много ведь было и хорошего?» — «Было и хорошее. Вот дети, особенно хорошо, когда уедешь далеко куда-то, в экспедицию или на охоту, и думаешь, — а там дети, я к ним вернусь, они меня ждут, любят. Тогда было чувство счастья. Я об этом хотел бы еще написать».
«Любовь» — слово отчасти стародворянское, отчасти же, по формам даже, конечно, церковное. В народе оно стало употребляться недавно. Говорили — жалею. «Жалконький мой», — говорила мать ребенку. Теперь же это звучит как-то презрительно, совсем др/угой/ смысл. А в любви, и в самом-то деле, главное — жалость.
_____________
«Мне, кажется, 777 лет... Я вам не надоел?» А рассказ/ывает/ Ив/ан/ Серг/еевич/ с удовольствием, открыто, совершенно без скованности обычной. Я подумал: он так доволен, потому что этот разговор для него — форма творчества. Все остальное, связанное с лит/ературной/ работой, такой для него теперь неудобный и тяжкий труд, что он получает удовольствие, рассказывая и как бы свободно сочиняя в эту минуту.
_____________
«Сможем» — не русская форма. «Мы сможем построить...» «Можем», а не «сможем». Тут целая философия. Русскому человеку чуждо хвастовство.
_____________
Нанюхал, наглядел.
Свободное копирование
