Литературная среда - 246

 Мы пошли на выход, Г.И. кто-то отвлёк, О.Г. тоже задержалась в зале. Я села на один из диванов в вестибюле и стала их ждать. Уверена была – придут. Да, они подошли минут через пять. Начала я с вопроса: «Читали ли они эту запись». Обе сказали: «Конечно». «Почему сама обиженная не позвонила или ещё как-то не попыталась со мною связаться или высказаться в комментариях к записи? Почему я вам сейчас должна объяснять, что оскорбительно для неё в той записи ничего нет, что я там скорее себя выставляю в невыгодном свете?» Г.И.: «Вы хотите сказать, что не желаете с нами разговаривать? Так зачем же вы сюда нас позвали?» И пытается подняться. «Нет-нет, - пугаюсь я. - Тогда я вам объясню, что если бы я хотела задеть Арьянову, то не дала бы её фамилию полностью…» И опять попыталась сосредоточиться на содержании записи, мол, в ней нет ничего оскорбительного для Арьяновой, в ней только моё отношение к работе, мол, мне, как не специалисту, её значение не понятно. И всё!

И тут началось!.. Они не перебивали друг друга. Вежливые и воспитанные, они вступали друг за другом: как только одна выдыхалась или исчерпывала свой аргумент, другая - подхватывала. Мои возражения (сначала я пробовала как-то защищаться) – они их или отметали, как несущественные, или не слышали, то есть их содержание ими не улавливалось. Г.И.: «Вы плюнули в человека, вы плюнули в филологию... Бедная Валечка… семь лет упорного труда, не зная отпусков, она ездила по сёлам и по крупицам собирала эти уходящие народные высказывания, песни, поговорки… Вся комната уставлена картотекой, в них тысячи бесценных свидетельств, это такие сокровища. Это подвиг! А вы – так отозвались. А если бы вы так вот работали, а вас…» - Я отбивалась: «Если бы кто-то - не специалист - отозвался о моей работе, как я об её, я бы или просто усмехнулась в сторону этого человека, или не оставила (уже как специалист) на его мнении камня на камне. Ведь там же на вечере я сказала то же самое, что и в записи. И Арьянова тогда смиренно ответила, что не удивляется и готова к такому восприятию своей работы не специалистом. Поймите, я не её критиковала, я свою некомпетентность демонстрировала. Я же привела в записи, что и Людмила Анатольевна отозвалась положительно («Гранты выделяются»), и Ира Неклюдова, и вы, и вы».

 Ольга заподозрили, что я лукавлю: «Вы двенадцать  лет ходите в «Автограф», неужели не уловили поэзии, ценности удивительного аромата в этих трёх томах? Этого быть не может». (Ого! Меня в злом умысле подозревают? То есть – всё прекрасно поняла, но вот решила опорочить…). А О.Г. продолжает: «И вообще – я прочитала другие записи, как там наш «Автограф» описан, какие-то дрязги… Запись о Шкаликове… Зачем? Почему вы так о людях? Надо же по доброму…». - Я:  «Но, О.Г., я же посылала вам эти записи, вы никогда не задавали мне этих вопросов». – «Это ваши заметки, дневниковые записи, это всё внутри. Зачем это выносить на люди? Да, после вечеров мы другой раз с вами обсуждали, и я тоже была не довольна иными нашими гостями. Но выносить это на обозрение миру… Зачем?!» - Я: «Помните, когда у нас был раскол, успокаивала вас, что «Автограф» – это живой организм. Мы живём, болеем, выздоравливаем, у нас есть взлёты, есть падения. Я и в этих заметках показываю его, как живой». – (Вот что меня «резало» - так это интонация О.Г.: где нежный, смиренный голосок беззащитной женщины? Голос звенел медью, чистыми тонами. В нём не было ни грана сочувствия к распекаемому человеку. Я никогда не слышала О.Г., негодующей в адрес своего оппонента в его присутствии. И плохо представляла её в такие минуты. Вот, испытала на себе). «Но Н.Я., - звенел её голос, - ведь в живом организме есть и анальное отверстие, его-то уж зачем показывать? Зачем показывать наши разногласия, выносить сор из избы? Вы подумали обо мне, как я буду выглядеть в глазах того, кто прочитает ваши записи – у нас в «Автографе» творится бог знает что, какие-то бездари, какие-то склоки. Зачем? Я вам удивляюсь! Вы всё видите в искажённом зеркале! Его осколок попал к вам в сердце». – Г.И.: «Как я теперь буду людей приглашать?» О.Г. тут же подхватывает: «Да! Я тоже не представляю – я буду тоже опасаться. Человек придёт, выскажется, а потом о себе в сети что-то подобное прочитает!»

Я уже молчала, добиваемая аргументами о своей непорядочности. Но главное – ощущала, что больше не захочу быть в близких отношениях с этими моими недавними приятельницами. Я не разделяю их возмущения. Да, они с одной стороны правы – те из гостей, которые к нам приходили со своими графоманскими опусами, и о которых я писала в заметках, заменяя фамилии инициалами, да – они могли быть очень задетыми, как все пишущие обижаются на непонятость и на критику. (Я, понятно, не исключение. Но тут – или пиши дневники, или рискуй – обнародывай!).

Но ведь я ничего не привирала! Отражать жизнь и утаивать её неприглядные стороны – это и есть искажение. Это называется – лакировка. Они желали, чтобы я или писала про «Автограф» только хорошее, или не писала вовсе. Ну так об этом и надо было говорить. (Типа так. Г.И.: «Н.Я., я крайне огорчена, что через вас моя коллега испытала не самые лучшие минуты. Надо это исправить». О.Г.: «У меня будут сложности с директором, коллегами из-за ваших записей. Или вы их пишите в другой тональности, стерев все те записи, которые огорчат людей, или нам придётся расстаться»). В таком ключе разговор был бы конструктивен и, главное, он бы не нарушил наши отношения.

Но меня распекали люди, мне ни капли не дружественные, которым дела не было до каких-то "наших отношениях". Просто не верилось, что рядом сидят и вперебой отчитывают меня (просто комсомольское собрание!) Ольга Геннадьевна и Галина Ивановна, с которыми я общалась самым тесным и тёплым образом более 11-ти лет, которые стали почти своими в моей семье: их узнавали мои домашние по голосам, когда они звонили, и когда я делилась с Исаем впечатлениями о вечере – он представлял, о ком я говорю.

Заболевшую Г.И. я посещала в больнице; с нею мы обычно возвращались с вечеров «Автографа» и беседовали о чём только не. Она поверяла свои маленькие тайночки про внуков, про отношения с близкими, подружками, коллегами. После наших вечеров она обычно стояла в вестибюле библиотеки, как солдатик, ждала меня. Никогда мне в голову не приходило «отделаться» от неё. (А мне очень трудно напару  идти по снегу, льду – скользко. Я сосредоточена только на ходьбе – не упасть бы. А уж разговаривать при такой ходьбе – это для меня как балансировка на проволоке). Но безропотно я шла рядом, чувствуя, как она ищет поддержку в моём локте, и таращилась себе под ноги, поминутно боясь свалиться на незамеченной скользкой горбинке, и, конечно, поддерживала разговор. Наши долгие телефонные беседы: «Подождите, я прикрою дверь и сяду…». И никогда не приходило в голову, что стану объектом её возмущения, что я что-то сделаю такое, что не входит в рамки её представлений о допустимом, что под откос пойдут все эти одиннадцать лет доверительных отношений.

А Ольга!.. Мы почти на "ты"  были. Посещения театра, прогулки вдоль Томи, рядом над могилой Володи Ниренберга. И обсуждение почти после каждого вечера в "Автографе", планы на следующую встречу ("Вы обзвоните наших?"), почти полное согласие в пристрастиях, сожаление в голосе, если я предупреждала о занятости: "Не сможете? Как жаль! Вас будет не хватать...".

Это что всё было?!

У них у обеих из памяти эти отношения испарились. Они отчитывали меня не как подруги, не как люди, которым я доверяла и сами мне доверявшие. Нет. У них ко мне не было сочувствия. Они решили, что я – негодяйка, долго скрывавшая от них своё подлое нутро и вдруг раскрывшая его в частном деле - публикациями записей об «Автографе» в «Дарготе». Ощущение от разговора: «Подумать только – какую змею мы пригрели на своих грудях!»

Почувствовав вот эту недружественность, я почти замолчала. Они продолжали свой дуэт, но мне уже было всё равно. Только чувство жалости к себе: «Автограф» для меня закрыт (даже от этого прослезилась). Но надо было успокоить этих двух немолодых женщин. Говорю: «Я всё поняла. Я не имела никакого умысла. Мало того, всё время сомневалась в том, что эти записи нужно обнародовать. Но Андрей уверял меня, что это интересно, что сайт пользуется популярностью с тех пор, как там стали появляться мои записи. Я прошу у вас извинения, что доставила столько неприятных переживаний. Попросите извинения у Арьяновой за меня. Сейчас у меня задача – как исправить то, что я натворила, в то же время не насолив Андрею и его сайту».

Сказала, что предварительно уже писала Андрею с предложением всё моё стереть, но он бурно запротестовал, мол, это значит - уничтожить сайт, и что он заменил фамилию Арьяновой на букву N. ОГ: «Я уже после выходила к нему в сайт – запись об Арьяновой открывается, и даже с этой буквой понятно, о ком речь. Эту запись нужно убрать. И убрать все, в которых про «Автограф». Вообще, надо уничтожить в записях слово «Автограф» и стереть мою фамилию». А Г.И. в это время причитала: «Ой! Ой! Я, когда мне Валечка позвонила,  - у меня ноги похолодели, я просто чувствовала, как они постепенно становятся ледяные. Такой труд – и так опорочить! Главное – с какой целью?!»

Разговор идёт к концу, позиции выяснены, а у Г.И. в голове застряла мысль: записки – это злой умысел, направленный на какую-то цель, другого объяснения не видно. Кем же я подослана в «Автограф»? Бедная Г.И., как Ахматова, сдвинутая на слежке и поднадзоре!

Мне уже было всё равно. Я – точно больше «собираться» не буду.

«Автограф» для меня был местом общения с людьми моего уровня и моей степени открытости. Кого я слушала с удовольствием: гостя любого (иногда до конца это удовольствие испытывая, иногда – до середины), Татьяну Николаевну М-ну (правда, там открытость строго дозирована, но её выступления по литературным вопросам – это всегда удовольствие). Потом Лену Клименко (из постоянных участников), Люду Костюченко. Конечно, О.Г., конечно, Г.И. И вот ещё Людмилу Анатольевну Петроченко. Всё. Остальные наши участники – люди приятные во всех отношениях. Мне там было хорошо, уютно, я там пользовалась уважением и определённой репутацией - «наш критик». О.Г. обычно "завершала мною" опрос впечатлений от встречи. И после вечера обязательно интересовалась: «Ну, как вам?»

После этого разговора ни о какой доверительности между мною и Г.И. с О.Г. не может быть и речи. И когда поднялись, и Галина Ивановна сухо произнесла: «Я вас внизу буду ждать» - это уже было выше моих сил. Ответила: «Не надо меня ждать...».

Обратно шла вдоль реки, до остановки «Киномир».  Ныло чувство, которое и назвать нельзя – смесь непонятости, напраслины, разочарования, потери.

У меня больше не было ни «Автографа», ни этих моих приятельниц. А меня у них, оказывается, не было и раньше. Нет, по-своему, они ко мне относились хорошо: «Ах! Ах!» (Г.И. – так и слышу). Или тоненький говорок О.Г. в трубке: «Н.Я., как поживаете?» А на самом деле… Они же сразу уверовали в мои злые намеренья! Г.И. с готовностью приняла версию о моём негодяйстве и, возможно, злых кознях («Главное, с какой целью?»), а О.Г. – о моём вероломстве: «Как я буду людей приглашать?».

О, чёрт! Лучше не думать!

...Ничего-то я так и не научилась в людях понимать...

10.04.11 Вернувшись домой, тут же позвонила Андрею, мол, надо удалить из «Даргота» некоторые записи, но не окончательно – переработать и вернуть позже. Он вроде согласился. Села править записи в «Дарготе». Убрала в корзину 58 сообщений из "Литературных встреч" - по-моему, бОльшую половину. Убирала всё, что хоть как-то кого-то задевало… Написала Андрею, что сбросила требующее переработки в корзину, а решение – что дальше - за ним.

А сегодня утром получила от него вот что: «Всё, что ни делается - к лучшему.  Уничтожил я сайт «Даргот». Хватит с меня благотворительности по   поддержанию статуса томской литературы в мировом сообществе. Рано или поздно это должно было случиться, так пусть сейчас, по случаю.  Пущай томские писатели идут на «проза.ру.».

P.S. Больше "Томский Автограф" я не посещала. С Ольгой Геннадьевной года два вяло перезванивались, но постепенно и эти контакты прекратились. Делала я попытки через несколько месяцев вернуться, но Галина Ивановна воспрепятствовала: "Или я, или она". Не простила...

Ольга по-прежнему руководит обществом. "Автограф" жив. Сведения о нём периодически появляются на сайте "Пушкинки". Вот одно из последних сообщений.

"21 октября в литературном клубе «Автограф» мы встретились в очередной раз с Леонтием Андреевичем Усовым, чьё творчество изумляет весь культурный мир уже несколько десятилетий. В его мастерской совершаются и совершаются волшебные превращения сибирского кедра в великих и прекрасных художников, поэтов, писателей – Леонардо да Винчи, Данте, Шекспира, Сервантеса, Бальзака, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Чехова, Бродского. Кажется, что они всей компанией заглянули в эту простую томскую хрущовку и царственно проводят время в отличной компании, одобрительно поглядывая на нашего Леонтия. Кто кого создал еще вопрос. Сначала, видимо, они его, а уж потом – он их. Невероятное, непостижимое искусство…

Вот и Евгений Евтушенко, побывавший в этом зачарованном месте, написал:

Не нужен Сталин нам и Ленин,
А Гоголь, Чехов, Пастернак,
С таким скульптурным населеньем
Никто не справится никак!
Не превратиться в жалких трусов
Поможет и среди лесов
Пушкинианец томский Усов
Без сальных сталинских усов.

Эта мастерская словно стирает черту между жизнью и смертью, тут все бессмертные… У меня, заглянувшей в этот храм, закружилась голова – так много обитателей, такое многоголосье… Так в любом доме – фотографии обитателей по стенам и пространство никто пустым не назовет, ведь они, хозяева, где-то здесь, рядом. Магия Усова – магия большого художника. Вот и Чехов на нашей набережной гуляет себе уже 13 лет. А представить, что уйдет, совсем куда-нибудь, исчезнет, как и не было, невозможно. Он не просто любимый, он и любящий… Любящий наш Томск с его простыми и далеко не простыми людьми, сибирским холодом, гоголевскими лужами... Настоящий писатель, это, прежде всего, страдающее, любящее сердце, и предвкушение, что когда-нибудь родится замечательный скульптор Леонтий и таким меня сотворит, что не будете знать, плакать вам или смеяться…