Забота Г.М. о моей матери потом перешла на меня. Я родился в 1952-м, мать по работе практически всё время находилась в командировках, и Г.М. переселилась к нам, а в 55-м, оставив свою службу, целиком посвятила жизнь тому, чтобы вырастить и воспитать меня. Что из этого получилось, не мне судить, но Галюня (так я ее называл) осталась самым светлым человеком в моей жизни.
Свет этот чувствовали все ее окружавшие. Хотя она и не походила на них. Даже внешне: платья до щиколоток, строгое выражение лица, плотно сжатые губы, неизменное пенсне (только в самые последние годы замененное на очки). Даже я в детстве называл ее «старорежимной». И в некотором контрасте с этой внешностью – папироса во рту. Это уже – от Курсов. В моем любимом фильме «Гибель Империи» есть такой маленький эпизод. Между купчихой, которую играет блистательная Нина Усатова, и ее племянницей происходит диалог о женихе последней:
— Курить это он ее научил.
— Неправда, я сама.
— Ладно, пусть не он – на курсах…
Здесь речь идет о женских курсах в Петербурге, но это не имеет значения: мода такая была повсеместно. Курила Г.М. (дабы не отягчать бюджет) самые-самые дешевые горлодерные папиросы «Прибой» – 12 копеек пачка, в виде исключения – «Север» (изначально они назывались «Норд», но во время «холодной войны» перевели на русский) за 14 коп. О такой роскоши, как «Беломорканал» (22 коп.) и речи быть не могло. В мундштук специальной палочкой (вроде отвертки) забивалась антиникотиновая вата. Спички тоже покупались специальные – обязательно по 60 штук в коробке. Были и по 75, но те не годились: тоненькие и часто ломались (стоили одинаково – одну копейку).
Г.М., казалось, законсервировалась во времени, не подчинившись тому, как изменилось это время. При этом она вовсе не отгораживалась от современности. Напротив, очень интересовалась политикой, ежедневно читала газеты, делала вырезки из них, внимательно слушала радио. Но так и осталась, несмотря на все испытания и невзгоды, московской курсисткой начала XX века. Это особенный тип, с особенным менталитетом. Мне кажется, она никогда не могла бы прилюдно встать на колени, как ее старшая сестра, выпускница Сорбонны Зоя. Еще меньше можно представить Г.М. выносящей с завода кусок теста, чтобы прокормить детей, как это пришлось делать младшей – сумской гимназистке Соне. В Г.М. всегда чувствовалась до предела натянутая внутренняя струна, которая не давала ни на минуту расслабиться и отступиться хоть немного от того, что должен делать человек по высшим меркам. Даже в мелочах.
Вот эта «правильность» и ощущалась окружающими, притягивала их. И еще – искренняя доброта, которую невозможно было скрыть за внешней строгостью. Хотя, повторяю, вокруг нее были люди совершенно другого «кроя».
Умерла Г.М. последней из Архангельских. Умерла при мне. Сидела на табуретке на кухне нашей коммунальной квартиры в Нижних Лихоборах, курила свой «Прибой» и упала. К этому времени Галина Архангельская уже начала отсчет восьмого десятка. С ней фамилия (по нашей лини) исчезла. Похоронена Г.М. на Головинском кладбище в Москве.
