За время моего пребывания в Штутгарте, пользуясь близким соседством, я часто проводил целые недели у себя в Вышкове, имея возможность в случае вызова по телеграфу быть уже через сутки в Штутгарте. Но я редко заглядывал в Петербург, так как с министерством после моего ухода на службу за границу у меня создались несколько натянутые отношения. В Петербург я приехал лишь в феврале 1911 г., приглашенный земским отделом Министерства внутренних дел на пятидесятилетний юбилей крестьянской реформы. Мой отец был первым управляющим земского отдела и одним из главных деятелей этой реформы как в России, так затем в Царстве Польском. В день 19 февраля состоялся ряд торжеств, на которые я был приглашен вместе с несколькими другими потомками деятелей реформы. Вместе с ними, именно с графом Ростовцевым, Милютиным и тремя внуками графа Ланского, я был представлен Столыпиным Николаю II. Как и при первом моем представлении, Николай II поразил меня своею ненаходчивостью. В особенности у меня остался в памяти его разговор со стоявшим рядом со мной Милютиным. Царь его спросил, почему он в штатском платье, а затем говорил с ним об его бывшей службе в уланском полку. Между тем Ю.Н. Милютин, сын главного деятеля крестьянской реформы Н.А. Милютина, был довольно известным журналистом и писателем, но эта его деятельность была совершенно неизвестна Николаю II. Конечно, многое могло быть неизвестно Николаю II, но удивительно то, что, очевидно, возле него не было никого, кто мог бы его своевременно осведомлять о главных обстоятельствах жизни и деятельности тех лиц, которые ему представлялись. Николаю я представлялся и в третий раз, в 1911 г., по случаю пожалования в камергеры. Прием был массовый, на двести-триста человек. Он произвел на меня очень тяжелое впечатление. Царское Село все больше теряло связь с внешним миром. В числе торжеств, связанных с юбилеем, состоялся и обед, который был дан земским отделом Столыпину и некоторым другим министрам, а также и нам, потомкам деятелей реформы. Как бы ни относиться к личности Столыпина, закончившего свой жизненный путь в сентябре того же, 1911 г., нельзя не отметить, что он был выдающимся оратором и действительно мог производить впечатление на слушателей, вынося даже в среде бюрократов любой вопрос из области сухого, канцелярского обсуждения в сферу исторического освещения. Говоривший вслед за ним В.Н. Коковцов при всем его департаментском красноречии мог лишь снова завести тот же вопрос обратно в ведомственные перепутья.
В Штутгарте жизнь для меня протекала если и не очень разнообразно, то довольно интересно. Я все более и более входил в жизнь этого германского города и начинал интересоваться целым рядом вопросов германской жизни, которые остаются неизвестными для случайных туристов, не подозревающих всей бесконечной сложности и культурной насыщенности германского общественного строя. Меня стало интересовать и немецкое искусство, в частности театр, от которого я по месту своей службы на Дальнем Востоке и на Балканах в течение многих лет должен был совершенно отказаться. Два штутгартских театра - оперный и драматический - были во всех отношениях выдающимися в Германии. Большим наслаждением для меня было бывать почти ежедневно в театре, а также познакомиться и сойтись с рядом театральных деятелей. Удобным поводом для этого было торжество открытия нового здания штутгартского театра, на который прибыли "интенданты" всех германских театров, в том числе Поссарт, которого я впервые видел на гастролях в России еще гимназистом.
В Штутгарте давался полный цикл вагнеровских опер, однако их исполнение уступало мюнхенскому и байрёйтскому. Поэтому я решил посетить Байрёйт, где и прослушал цикл "Нибелунгов", а также "Мейстерзингеров" и "Парсифаля". Последнюю оперу-мистерию в то время еще не давали нигде, кроме Байрёйта, согласно завещанию Вагнера. Байрёйт - маленький баварский городок, как известно, является своего рода Меккой для паломниковмеломанов, и там можно встретить из года в год ряд различных европейских знаменитостей. Они садятся на неудобные стулья небольшого театра и слушают вагнеровские оперы в той обстановке, в которой они давались еще при жизни Вагнера. Между прочим, старомодность и малая порой эстетичность байрёйтских постановок, а также несоответствие наружности певцов исполняемым ими ролям дали повод одному английскому журналу поиронизировать и поместить рядом портреты Нижинского и Павловой и байрёйтских певцов - 70-летнего толстяка Ван-Дейка в роли юноши Парсифаля и столь же престарелой и полной актрисы в роли Кундри, волшебницы, его очаровавшей. Лондонский журнал отдал предпочтение русскому балету перед немецкой оперой, говоря, что первый чарует не один слух, но и зрение.
Свободное копирование
