Служебно-канцелярские обязанности в Штутгарте отнимали у меня, надо признаться, немного времени. Но я об этом не очень сожалел, так как это дало мне возможность ознакомиться в течение почти трех лет пребывания в этой маленькой столице гораздо ближе с германской жизнью, чем я мог это сделать в Берлине, где, как и вообще в больших дипломатических центрах, многочисленные по составу посольства как бы отгорожены от непосредственного контакта с местными кругами, кроме официальных. В Штутгарте, наоборот, дипломатический корпус был настолько мал, состоя лишь из прусской, австро-венгерской, русской и баварской миссий, что дипломаты были вынуждены гораздо ближе сходиться с местным обществом, а при демократичности южногерманских условий - и вообще с населением. Помимо придворных кругов, застывших в своем провинциальном обиходе маленького двора, в Штутгарте было и большое общество коммерсантов, космополитичное вследствие своих международных деловых связей. Через год или два моего пребывания в Штутгарте у меня составился большой круг знакомых из самых разнообразных кругов общества. Владея немецким языком, я свободно вращался среди них. При этом меня стали более или менее считать за своего, было очень интересно прислушиваться к откровенным разговорам немцев, порой на темы внешней политики. В общем меня поразило неоднократно подчеркиваемое в вюртембергских коммерческих кругах опасение возможности войны. Многие знакомые откровенно сознавались, что больше всего они боятся воинственных замыслов Берлина, так как вся на первый взгляд цветущая германская промышленность развивается исключительно в кредит и всякого рода военные потрясения могут в корне подорвать ее благосостояние. Об этом я написал два или три донесения в Петербург. К тому же население Южной Германии было в общем настроено антимилитаристически. Офицеры местного драгунского полка, в котором у меня было много приятелей, говорили, что они предпочитают по всякому поводу одеваться в штатское. Появление их в мундире всегда могло быть сопряжено с какими-нибудь неприятными инцидентами и в общем их стесняло. Помнится, я видел как-то одного знакомого офицера, объезжавшего молодую горячую лошадь. Он был едва не сброшен ею. Присутствовавшая при этом гуляющая толпа не только не выказывала ему никакого сочувствия, но весьма обидно для всадника хохотала. Этот маленький эпизод указывал на настроение южногерманского населения в отношении военных.
Возвращаясь к дипломатическому корпусу, должен еще раз отметить его крайне немногочисленный состав. В Штутгарте было лишь два иностранных представительства - русское и австро-венгерское, так как прусская и баварская миссии были столь тесно связаны своим положением представителей в стране, входящей в состав Германской империи, что их скорее можно было причислить к представителям администрации, чем к дипломатам. В результате наша миссия, естественно, стояла по своему положению ближе всего к австро-венгерской. И действительно, за время моего трехлетнего пребывания в Штутгарте, где я часто бывал один, без семьи, я почти не расставался с моим австро-венгерским коллегой. За мое время сменилось пять австро-венгерских секретарей, и я со всеми был неизменно в самых приятельских отношениях, встречаясь по нескольку раз в день. Обыкновенно я и завтракал, и обедал вместе с ними. Не могу еще раз не остановиться на близких отношениях между дипломатами различных национальностей. Против них можно было бы многое возразить при создавшейся после войны взаимной подозрительности между представителями различных стран. Можно было бы сказать, что при приятельских отношениях одна из сторон может злоупотребить доверием другой и из этого могут возникнуть какие-либо нежелательные осложнения, неприятные, конечно, не только для их правительств, но и для самих дипломатов. Могу заверить, что за все время моей службы мне ни разу не пришлось пожалеть о своих дружеских отношениях с иностранцами. Весь обиход дипломатической службы исключал обыкновенно возможность серьезных нескромностей между дипломатами, тем более когда они не добивались делать карьеру путем мелких интриг, что, впрочем, редко приводило к хорошим для такого дипломата результатам. Конечно, бывают исключительные случаи, когда дипломату приходится раскаиваться за невольную или вольную нескромность. В таком положении оказался переведенный из Петербурга в Штутгарт баварский посланник граф Мой*. Будучи умным и деятельным человеком, он, по-видимому, тяготился неопределенным положением баварского представителя, в общем не призванного заниматься политикой там, где было германское посольство. Будучи в Петербурге, Мой в связи с англо-германскими трениями в Белграде передал слова, сказанные английским поверенным в делах О'Берном германскому графу Люксбургу. Последний протелеграфировал об этом в Берлин, и Мой попал в очень неудобное положение, повлекшее его перевод из Петербурга в Штутгарт. Это, пожалуй, единственный известный мне случай неприятных последствий частных дипломатических разговоров между коллегами. Впрочем, этот случай объясняется главным образом упомянутым положением баварского представителя в столице, где Германия была представлена своим посольством. В подобном же положении, хотя и не вполне одинаковом, находились и наши "провинциальные" дипломатические представительства в Германии по отношению к нашему посольству в Берлине. Сознавая это, я за время моих многократных управлений миссией в Штутгарте всегда избегал писать донесения на общеполитические темы, касающиеся Германии в целом. Со своей стороны, наше посольство в Берлине, надо отдать ему справедливость, никогда не ставило себя в положение наших руководителей в каких бы то ни было служебных вопросах. Мы сносились всегда непосредственно с нашим Министерством иностранных дел. Я помню лишь один случай, когда посольство обратилось ко мне с поручением, но оно носило чисто церемониальный характер. В Штутгарте умер мой старый знакомый по Бухаресту, затем германский министр иностранных дел фон Кидерлен-Вехтер. Он приехал в Штутгарт навестить свою сестру и внезапно умер от разрыва сердца во время игры в карты у графа Моя. Поручение состояло в возложении от имени посольства венка на гроб Кидерлена. Такой же венок я возложил и от себя. На похороны прибыл и долголетний германский государственный канцлер фон Бетман-Гольвег, с которым я тогда же впервые познакомился. Встретился я с ним в прусской миссии. Разговор, впрочем, не имел политического характера: мы говорили об археологии, в которой Гольвег оказался большим знатоком. Возвращаясь к моим взаимоотношениям как поверенного в делах в Штутгарте с нашим посольством в Берлине, необходимо отметить, что я в общем при проезде через Берлин посещал его весьма редко. Раза два был приглашен завтракать к нашему послу графу Остен-Сакену. При этом он меня поразил своим почти преувеличенным желанием подчеркнуть то, что он не является для меня начальством. Прощаясь со мной, он очень любезно просил его не забывать. Со своими соседними коллегами в Карлсруэ, Дармштадте и Мюнхене я поддерживал довольно частые сношения. Как-то гостил у наших посланников в Мюнхене и Дармштадте, у Булацеля и ван дер Флита, а также бывал в Карлсруэ или, вернее, в соседнем Баден-Бадене у графа Бреверн де ла Гарди. В Дармштадте я был как-то раз приглашен вместе с ван дер Флитом на придворный бал у великого герцога Гессенского. Бал был дан в прелестном миниатюрном дворце и являл все особенности жизни и быта маленького германского двора прошлого века, что усугублялось освещением исключительно свечами.
______________________
* Он был женат на княгине Радолин, дочери известного германского дипломата, долголетнего посла в Петербурге и Париже.
Свободное копирование
