А годы уходят, уходят. Продолжение 55

– А что ты хочешь, чтобы он тебе сказал? – спросил Шайтанов о Глоцере, узнав от меня об этом разговоре.

Вообще Маэль Исаевна была непостоянна в своих привязанностях. Одно время у неё жили вдова литературного критика Евгения Адельгейма с дочерью-подростком Ириной, которая в будущем станет специалистом по польской прозе, доктором филологических наук. Маэль Исаевна относилась к ним как к родственникам. Жила их интересами, какие не помню, в чём заключались. Кажется, речь шла об итоговой книге Адельгейма, которая вобрала бы в себя его прежние работы о Маяковском, о Миколе Бажане. Так или иначе, но вдова часто бывала в Совете по украинской литературе Союза писателей. Её рассказы о тамошних чиновниках смешили Маэль, которая делилась ими по телефону с друзьями. Со мною, в частности.

И вдруг они исчезли. Куда? Маэль Исаевна недоумённо пожала плечами: «Не интересовалась». Выспрашивать подробности мне было неудобно. Я их тогда так и не узнал. В доме Маэли никогда больше не вспоминали о дочери Адельгейма и о её матери.

Позже Ира написала мне, что рассорились они из-за Ежи Кухарского, родившегося в России в семье польских коммунистов, репрессированных в конце тридцатых. Прекрасно знавший польский и французский, тонко чувствовавший музыку, он перевёл на русский письма Шопена. Перевёл (для себя, не для печати) Сартра и Дос-Пасоса. «Ему хотелось, – написала Ира, – чтобы мама посмотрела какие-то его тексты, он начал ей звонить, они несколько раз поговорили, а Маэли Исаевне категорически не понравилось, что её друзья общаются “за её спиной”. Вот такая была неожиданная реакция».

Могла ли Маэль Исаевна вот так же выкинуть из сердца Шайтанова и его жену, о чём говорил Глоцер? Могла, конечно. Не верить Володе я был не вправе: я его во лжи никогда не уличал. А Шайтанову, с которым мы тогда крепко дружили? И Шайтанов до сих пор меня не обманывал…

Почему мне позвонил Лазарь? Он знал мою любовь к журналистике и узнал, что я ушёл из печати и работаю только в педагогическом университете. «Будешь работать на правах моего зама, – сказал, как я уже здесь писал, Лазарь. – Но не говори об этом Шайтанову».

Я вспомнил, как попал в журнал Шайтанов. «Гена, – спросила меня Таня Бек, – как вы относитесь к Шайтанову?» «Очень хорошо», – сказал я. «Есть идея, – объяснила Таня, работавшая тогда в “Вопросах литературы”, – сделать его первым замом Лазаря. Эту должность редакция предложила мне с условием, что я найду спонсора: зарплаты-то у нас грошовые. А я подумала: может, на этих условиях пригласить в журнал Шайтанова, связанного с Ходорковским, с его фондом “Открытая Россия”, который даёт деньги на “Русский Букер”. Я говорила с Лазарем: он не возражает. Неплохо было бы, если б вы позвонили Лазарю и поддержали Шайтанова со своей стороны».

Танина идея показалась мне очень разумной. Тем более что к этому времени закрыли и выдавили из страны Фонд Сороса «Открытое общество». Одно время мы с моим приятелем, критиком Станиславом Рассадиным, работали экспертами этого фонда и добились того, чтобы фонд выкупал ежемесячно 650 экземпляров журнала и рассылал их в разные библиотеки страны.

Я позвонил Лазарю. «Да, это хорошая кандидатура, – сказал он, – я рад, что ты её поддерживаешь».

Но через короткое время после прихода Шайтанова в журнал арестовали Ходорковского. И, сказать по правде, поведение Шайтанова меня удивило. Так или иначе, в защиту опального олигарха выступили почти все работники «Открытой России». Шайтанов, литературный секретарь «Русского Букера», от комментариев воздержался. «Что произошло с “Букером”»? – спросил Шайтанова в телепередаче «Тем временем» её ведущий Александр Архангельский. «Ничего не произошло, – ответил Шайтанов, – премию согласилась финансировать крупная компания, которая даже увеличит призовой фонд. Так что у нас появляется возможность платить победителю на 5 тысяч долларов больше, чем прежде». Позже, когда мы работали с ним в журнале, я спросил его, как он отнёсся к аресту Ходорковского. «Юридически здесь всё чисто, – ответил он. – Не подкопаешься».

Вернусь, однако, к предложению Лазаря работать в журнале на правах его зама и его просьбе не говорить об этих своих правах Шайтанову.

Шайтанов, как я сказал, встретил меня настороженно: «Зачем тебе работать в журнале?» «Люблю редакторскую работу, – ответил я, – больше, чем преподавательскую».

Нет, чувствую, что-то его грызёт.

– Ты знаешь, какие у нас оклады?

– Знаю, – говорю. – Мизерные. Но я пока что не ухожу из университета.

– А что университет? – спрашивает Шайтанов. – Я ведь, перейдя в РГГУ, остался в нём на полставки. Сколько стоит твоё профессорство? Тысяч 15.

– Пятнадцать и платят, – говорю. – Что поделать: МПГУ не РГГУ – не сравнишь по ставкам.

– А! – махнул рукой Шайтанов. – В РГГУ сейчас платят ненамного больше. Мой основной доход – в «Букере». Но у нас в журнале ты не разбогатеешь: прибавка к твоему университетскому окладу действительно мизерная, а работы здесь много. Зачем тебе это?

– Да не пугает меня количество журнальной работы, – отвечаю. – Я по ней соскучился.

– Любишь литературоведение?

– Смотря какое, – говорю. – Нынешнее западное не люблю. А русское классическое очень.

– Белинского, Аполлона Григорьева?

– Нет. Они не были литературоведами. Они были критиками литературы своего времени.

– А кого же тогда?

– Мифологическую школу, историческую поэтику.

– Веселовского?

– В частности и Веселовского.

Шайтанов просиял. Достал с полки книгу и немедленно мне её надписал. Это был том собрания сочинений Александра Николаевича Веселовского, которое выходит под редакцией Шайтанова, о чём я не знал и очень этому удивился.

– Давно ты занимаешься Веселовским?

– Давно ты не читал «Воплей», – усмехнулся Шайтанов. – А ведь входишь в редколлегию. Словом, надеюсь, что мы с тобой сработаемся.

Поначалу так оно и было. Хотя меня шокировало отношение Шайтанова с другими сотрудниками.

Прежде всего, выяснилось, что он доверяет только тем, кого привёл с собой, – его бывшим аспиранткам, молодым девушкам. Он привёл и Мишу Свердлова, своего соавтора по одному из учебников. Но очень быстро с ним рассорился. Миша объяснил мне, что поддержал коллектив в конфликте с Шайтановым, и тот ему этого не простил. Попытался немедленно убрать из редакции, но не получилось у Шайтанова: главным оставался Лазарь, а он Мишу полюбил за талант, каким несомненно были отмечены Мишины статьи. Шайтанов отступил: Лазаря он боялся. В конце концов, Миша ушёл сам. Человеку с плохими нервами было трудно выдерживать то хамское отношение, которое постоянно демонстрировал ему Шайтанов. Миша практически перестал работать. Лазарь по-прежнему был приветлив с ним, но не жаловаться же Мише главному редактору на его первого зама, который окатывал Свердлова ненавистными взглядами, не здоровался и почти не разговаривал с ним: только по делу и всегда сквозь зубы.

Я сказал, что Миша поддержал коллектив в его конфликте с Шайтановым. Откуда и с чего возник конфликт? Углубляясь в журнальные дела, я узнавал о Шайтанове много нового.

– Они меня ужасно приняли, – жаловался он мне.

Но Нина Николаевна Юргенева, старейший работник журнала, опытнейший редактор, рассказала, как только что назначенный первым замом Шайтанов вошёл к ней, бросил ей на стол материал и, сказав: «Отредактируйте, как нужно» – вышел.

Нина Николаевна просмотрела рукопись и не найдя никаких пометок на ней, перечитала статью. А потом пошла с ней к Лазарю.

– Посмотри, – сказала. И дала ему эту статью. – Не пойму, – добавила, – что может здесь не устраивать Шайтанова до такой степени, что он швырнул мне статью на стол.

Больше Шайтанов ей на стол материалы не бросал. Но тяжёлый, недобрый его взгляд она постоянно чувствовала, когда не глядела на него.

– По существу, только один человек отнёсся ко мне хорошо, – продолжал жаловаться мне Шайтанов. – Галя Львова.

Галину Константиновну Львову я знал. Когда-то она была сотрудником многолетнего главного редактора журнала Виталия Михайловича Озерова, совмещавшего эту должность с постом секретаря Союза писателей СССР. Кажется, она работала с Озеровым и в Союзе (в Инокомиссии, когда Озеров ею командовал), и в журнале. Во всяком случае, когда Виталий Михайлович перестал быть главным редактором, она в журнале осталась.

Озеров был любимцем всесильного Георгия Мокеевича Маркова, писательского вождя, который после смерти Председателя СП СССР Федина договорился с соответствующим отделом ЦК КПСС, что перейдёт на освободившуюся должность, а первым секретарём Союза станет Озеров. На этом посту никакого совместительства не полагалось, и Озеров с журналом расстался. Но и первым секретарём не стал. Не любившие относительно либеральный дух озеровского журнала секретари Союза – черносотенцы Юрий Бондарев, Михаил Алексеев, Пётр Проскурин, Анатолий Иванов, Сергей Викулов и другие – написали в ЦК письмо, где атаковали, однако, не Озерова, а Маркова. Дескать, председателем Союза должен быть писатель всемирного значения, а у нас такой – только Шолохов. Маркова в то время делать председателем не стали, но письмо Озерова с просьбой об отставке с поста главного редактора уже крутилось в инстанциях и отзыву не подлежало.

Только после подавления августовского путча 1991-го года коллектив журнала сумел зарегистрировать себя как юридическую единицу и выбрать главным того, кто фактически исполнял эти обязанности многие годы, – Лазаря Ильича Лазарева.

Лазарь был великолепным редактором, но хозяйственником никаким. Хозяйственный блок в редакции он попросил возглавить Галину Львову, которую сделал одним из двух своих заместителей.

Мудро, конечно. Никто в журнале лучше прожжённой бюрократки Львовой не разбирался в сути аппаратных игр.

Но, как мне говорили, за Галей нужно было следить, слепо доверять ей не следовало. Она привела в журнал свою сестру, устроила её в бухгалтерию. Та создала в редакции некую финансовую непрозрачность. Сотрудники заволновались.

Отгораживаясь от них, сёстры Львовы с Константином Траилиным, тогдашним генеральным директором фонда «Литературная мысль», созданным для себя журналом, образовали некое сообщество.

– Ты представляешь, – говорил мне Шайтанов, – какой устав приняли сотрудники, если главного редактора (Лазарева) выбирал даже не творческий коллектив, а весь.

– То есть? – спрашивал я.

– То есть вместе с завхозом, уборщицами, вахтёрами.

– Представляю, – говорил я. – Мы в «Литгазете» так же выбрали Удальцова.

Я уже не работал в «Литературке», когда Удальцов изменил устав. Читал об этом в книге моего коллеги и друга Александра Борина, которую здесь пересказывал. Долго бился с коллективом Удальцов, добивался для себя права действовать от имени коллектива. Продать, к примеру, газету богатому спонсору. А деньги, естественно, поделить поровну. Продал. Деньгами не поделился. Ну а купец – новый хозяин газеты – и не подумал считаться с коллективом. С какой стати? Газета принадлежит ему. Он заплатил за неё деньги.

– Устав был изменён, – говорили мне Нина Николаевна Юргенева и другой старейший работник – ответственный секретарь журнала Людмила Михайловна Шарапкина, – но нам об этом никто не сказал. Мы просто удивились, когда увидели наборную полосу с новым составом редколлегии. Прежде, после 91-го, все сотрудники были членами редколлегии. Был, правда, редсовет, но он держался как анахронизм, как воспоминание о времени, когда журнал был двойного подчинения – Союзу писателей и Академии наук (ИМЛИ РАН). Словом, в один день всё поменялось.

– Что же вы не пошли к Лазарю? – спрашиваю.

– Ходили. Лазарь сказал, что всё это не имеет отношение к уставу. Оказалось, что имеет.

– Лазарь, – говорю, – всем известен как кристально честный человек.

– Да, он и не врал, – сказали мне. – Но его легко было провести на мякине. Наверняка это Траилин с сёстрами Львовыми, не сообщая Лазарю, переделали устав, подделав подписи сотрудников. А зарегистрировать его у нотариуса – пара пустяков: за деньги и не такие проблемы решаются.

– Но как же здесь можно было обойти Лазаря?

– Галя знала, что Лазарь очень доверчив. Могла, ничего не говоря ему об уставе, предложить убрать никому теперь не нужный редсовет и заменить его редколлегией, куда ни один член не будет введён без согласия Лазаря. Он и клюнул на разумное деловое предложение. Тем более что с этим предложением был ознакомлен недавно назначенный первый заместитель главного Шайтанов.

– Да, – вспомнил я. – Он говорил мне, что одна только Галя Львова хорошо его встретила, и смеялся над первоначальным уставом.

– Львовы и Траилин были те ещё махинаторы, – крутил головой заведующий редакцией Анатолий Андреевич Кабанец, тоже очень старый работник журнала. – Нечистые на руку, за которую их порой ловили. Конечно, это они подделали устав. И, конечно, об этом знал Шайтанов, который примкнул к ним с самого начала.

Я пересказывал эти разговоры Лазарю, но он отмахивался: «Журнал состоит из разных людей. Совершенно необязательно им любить друг друга».

– Не похоже на банальную свару, – возражал я. – Вон, посмотри на нашего нынешнего директора Светлану Борисовну. Неграмотна, нахальна. Все же видят, как она крутит с нашими деньгами: утаивает, мухлюет.

– А ты поговори о ней с Шайтановым, – говорил Лазарь. – Это его кадр, а я в это не вмешиваюсь.

Я говорил. Шайтанов со мной не соглашался. «Хороший работник», – отзывался он о Светлане Борисовне.

Тем не менее расстался он с ней со скандалом. Уходить она не хотела и не ушла бы, если б не обнаглела и какие-то свои махинации не проворачивала чуть ли не на глазах у всех. Шайтанов не выдержал, попросил её написать заявление об уходе, но она потребовала внушительных отступных. Шайтанов, о котором Нина Николаевна однажды остроумно сказала: «Он не жаден, он скуп» – конечно, ей отказал. Светлана Борисовна бомбардировала его письмами, угрожала судом, намекала на нечто, что она может про него рассказать. Словом, нелегко далось Шайтанову расставание с бывшим своим директором, которого он ценил.

Место Светланы Борисовны заняла приглашённая Шайтановым Ирина Юрьевна Ковалёва, работавшая прежде в фонде Сергея Филатова.

Шайтанов дорожил связями с этим фондом, который спонсировал ежегодные совещания молодых писателей Москвы в подмосковных Липках. Я удивлялся желанию Шайтанова каждый раз на них присутствовать. Причём всякий раз забирая всех наших молодых сотрудников. Но мне разъяснили, что держится на совещании Шайтанов как очень большой начальник, что молодые наши сотрудники играют при нём роль свиты, которая всегда должна быть возле него. Сам Шайтанов объяснял своё пребывание в Липках дополнительной рекламой журналу, для которого Филатов создал специальный семинар критиков. Не убеждён, однако, что кто-нибудь из этих семинаристов, прибыв домой, устремлялся на почту, чтобы подписаться на «Вопросы литературы».

Не знаю, чья эта инициатива, Ирины ли Юрьевны или Шайтанова, но в редакции завели тетрадь, в которой работник расписывался за выданный ему бесплатный экземпляр. Остальные стояли запертыми в шкафу, ключ от которого был передан Ирине Юрьевне. Хотели отменить и почтовые рассылки журнала периферийным авторам, призывая сотрудников связываться с ними и узнавать, не может ли для них какой-нибудь знакомый или родственник получить экземпляр непосредственно в редакции. Но сэкономить не удалось: в ответ мы получали негодование или недоумение. И отказались от этой идеи.

Естественно, что Ирину Юрьевну все сразу же стали считать человеком Шайтанова. Поссорившись с ней, Людмила Михайловна Шарапкова, входившая как ответственный секретарь не только в редколлегию журнала, но и в какое-то малопонятное правление Фонда, состоящее из пяти человек, о котором разговор у нас будет впереди, написала заявление об увольнении и пошла с ним к Шайтанову, который, сказав: «Очень хорошо», – заявление подписал.

– Зачем ты подписал заявление Людмилы Михайловны? – спросил я его. – Она очень хороший работник. Неужели нельзя было уговорить её остаться?

– Она мне не нужна, – услышал я. – Рано или поздно мы должны были с ней расстаться. Я рад, что она ушла.

А через несколько дней узнаём, что собиралось то самое правление Фонда, в которое входила Людмила Михайловна, и утвердило её отставку со всех постов. В правление, кроме Людмилы Михайловны, входили Алёхин, Махнин, Сарнов и Шайтанов.

– Ничему и никому не удивляюсь, – сказала мне Людмила Михайловна. – Досадно только, что на стороне Шайтанова выступил Бенедикт Михайлович. Я его так уважала. Был ведь самым близким другом Лазаря Ильича!

Да, Бена и Лазаря связывала более чем полувековая дружба.

– Да нет, – сказал мне Бен Сарнов, когда я передал ему слова Людмилы Михайловны, – я не был на стороне Шайтанова. Да мы Людмилу и не обсуждали. Шайтанов проинформировал нас о том, что она написал заявление об уходе и что он его подписал.

– Но она очень обижена на вас – сказал я.

– Да за что же обижаться? – удивился Бен. – Хорошо. Я поговорю с Ниной и всё ей объясню.

Нина Николаевна Юргенева жила с Сарновым в одном подъезде.

– Ко мне заходил Сарнов, – сказала она мне. – Наверное, Людмила неправильно написала своё заявление. Вероятно, нужно было просить уволиться только с поста ответственного секретаря, а в редколлегии и в правлении Фонда остаться. Бен прав: это должен был объяснить ей Шайтанов. А он этого не сделал. И на правлении Фонда представил дело так, что она хочет совсем расстаться с журналом.

– Лазарь к ней хорошо относился, – вспомнил я.

– Ну, Лазарь! Был бы он жив, мы бы с вами подобную ситуацию не обсуждали бы.

3

Да, дело происходило спустя почти год после смерти Лазаря. Впрочем, Шайтанов стал главным редактором ещё при его жизни.

Когда Лазарь позвал меня в журнал, он был полон сил и жизненной энергии. В этот год (2007) журналу исполнилось 50 лет. Юбилей отпраздновали в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы. Меня удивило, что основной доклад на вечере сделала Жанна Голенко, о которой я знал, что в Литературном институте она вместе с Владимиром Гусевым ведёт мастерскую критиков. Кто такой Владимир Гусев, объяснять не надо. Руководитель черносотенной московской организации СП России, он вряд ли согласился бы взять себе в пару человека противоположных взглядов. Я сказал об этом Лазарю.

– Это не моя идея – ответил он. – Юбилеем у нас занимался Шайтанов.

– Но ты же это утвердил, – пожал плечами я. – И вышло, что мы ассоциируем себя с антилиберальным, антидемократическим направлением. Это всё равно, что мы доверили бы прочесть доклад Вадиму Кожинову, будь он жив!

– Ну, у этой Голенко нет его известности.

– Это мы с тобой, люди старшего поколения, так думаем. А те, кто младше нас, хорошо знают её убеждения.

– У нас в журнале, – сказал Лазарь, – она их не выражала. Мы несколько раз печатали её сугубо теоретические статьи. И доклад был целиком посвящён теории.

– Я не доклад критикую, – ответил я. – Кстати, доклад был скучным. Я говорю об общественном лице человека, которому доверили представлять журнал на его празднике.

– Все претензии к Шайтанову, – сказал Лазарь. – Я к этой Голенко не имею никакого отношения.

– Но ведь главный редактор – ты, – возразил я. – И любого гостя люди воспринимают как прибывшего прежде всего к тебе, в твой журнал.

– Да, – признал Лазарь. – Возможно, я напрасно всё передоверил Шайтанову.

А через некоторое время узнаю о скандале, который устроила Голенко по поводу публикации своей новой статьи. Кто был её редактором, я не знаю. Знаю только, что редактура её совершенно не устроила. Под угрозой снятия она потребовала печатать статью в первозданном виде и когда печатать статью не стали, разразилась сильной руганью в адрес и коллектива в целом, и Шайтанова в частности.

– Всё! Больше она у нас не напечатает ни слова, – сказал уязвлённый Шайтанов.

Но прошло ещё некоторое время, Шайтанов стал редактором, и я с удивлением увидел в плане, что он собирается открыть 2013 год новой статьёй Голенко. Я написал ему по электронной почте:

…невесть откуда снова выпрыгнувшая Голенко. Как я помню, мы расстались с ней далеко не мирно. Она наговорила в адрес журнала много гадостей. И ты же первый сказал, что больше мы её печатать не будем И на тебе! – как ни в чём ни бывало, она снова у нас. И было бы за что – была бы интересной её статья, так нет: жутко растянутое объяснение того, что такое биографическая литература.

Не говорю уже о стиле: сплошной волапюк! Держится за имена и цитаты современных философов, как за троллейбусные поручни. Причём цитирует и называет абсолютно зря. Мысль-то статьи трёхкопеечная.

Ответ я получил мгновенный:

В течение 10 лет, буквально со дня моего прихода в В Л, я пытаюсь заказывать теоретические обзоры, и опять же одним из первых задуманных был по биографическому жанру. Заказать не удавалось. Голенко его сделала и показала характер обсуждения проблемы. Ее материал для прояснения я перевел в рубрику «обзоры».

Ни моё личное отношение к автору, ни «идеологические» предрассудки для меня не служат в этом отношении препятствием. А либеральная риторика от меня столь же далека, как и патриотическая. Например, я не очень понимаю, почему любое производственное несогласие ты высказываешь тоном государственного обвинителя.