И так мы жили до самого того время, пока не поехали в Сибирь. И на это было собственное его желание. Он просил у кн. Потемкина как милости какой-нибудь, чтоб его определить в иркутский банк директором: он больше ничего не хочет; а причина главная была та, что его не сделали членом Берг-коллегии, а посадили на это место другого. Сколько я его ни упрашивала, чтоб он не ехал в такое отдаленное место, где я не буду иметь ни друзей, ни благодетелей, и ежели он не переменится, то что я буду делать и некому будет открыть сердца моего и сложить тягости? Я буду иметь одного друга - мать мою, которую надо мне беречь и даже скрывать от нее многое, то, которое меня огорчает. Она и так мало видит радостей, и здоровье ее становится слабо. "Недоставало только этого несчастия, которое ты не упустил сделать, лишивши меня последнего удовольствия и блага!" И я с горестию расставалась с домом, с друзьями и благодетелями. Брат же мой был уж в полку, с которым и уехал в Полтаву, и я была лишена удовольствия и проститься с ним! Друзья мои его уговаривали, чтоб он оставил свое предприятие, но ничто не помогло. Сам к. Потемкин предлагал другое ему место у себя и хотел сделать счастливым, обещал все то, что только он потребует, но он просил его сделать ту милость, о которой он просит. Итак, к. доложил императрице, и в тот же день сделано было, и не в пример другим определено двойное жалованье, как ему, так и всем подчиненным, по его просьбе. И мы все продали, что имели, и торопились, как будто нас кто гнал; и все продали за бесценок.
В это время с грустью в сердце и рано поутру я вышла в сад и ридела любимую мою вишню, которая была вся в цвету, увявшую и сронившую все цветы, и листочки все пожелтели. Я долго стояла и смотрела, наконец сказала: "Неужто ты, милое деревцо, обо мне грустишь до того, что потеряло всю свою красоту и жизнь твоя исчезает? Я бы хотела, чтоб ты и без меня цвело, тебя так же будет любить новый твой хозяин и будет ходить за тобой. Нельзя тебя не любить: ты прекрасна и плоды твои вкусны!" И слезы мои полились... Я, пришедши комнату, сказала тому молодому человеку, который из дружбы смотрел за садом. Он, не поверя мне, сам пошел, сказавши, что "я вчерась сам его поливал и любовался им". Вошедши в сад и увидя сам то, чему не верил, чрезвычайно удивился и с горестью сказал: "Не знаю, будете ли вы счастливы и спокойны там, куды вы едете. Я боюсь за вас, добрая моя и почтенная Анна Евдокимовна; я слыхал от батюшки, который с лишком сорок лет садовником при дворе, что и у деревцов есть чувства, когда оно лишается доброго хозяина, и ежели еще и несчастие в жизни какое-нибудь будет, - то оно засыхает и умирает. Он утверждал, что им замечено это несколько раз в жизни его, - то и я за вас боюсь; однако посмотрю, нет ли в корне червя, который портит дерево?" И тотчас открыл его и осмотрел весь корень. Ничего не нашел, - и корень довольно здоров. Мы еще после сего месяц жили, и деревцо совсем умерло, сколько он ни прилагал к нему трудов и знаний, хотя его иметь у себя; но не мог спасти...
Итак, я, простившись с моими друзьями и благодетелями, отправилась в дальнюю дорогу. Заехали в деревню к моему милому и почтенному отцу и благодетелю и прожили две недели, а барка дожидалась нас в городе Ярославле. Прощанье мое было самое горестное; они меня так оплакивали и провожали, как бы я умерла. И я выехала от них с растерзанным сердцем, и дух мой так пал, что я ехала до самого Ярославля, почти ни слова не говоря, и не ела, а все лежала. И меня и привезли больную на барку, ще я две недели лежала. Муж мой показывал все свое внимание и уважение ко мне и с сожалением смотрел нередко и плакал, говоря: "Видно, я сотворен для твоего несчастия! Ты, кроме огорчения, еще ничего от меня не видела: я умел у тебя все любезное отнять, а дать ничего не могу. Но веришь ж ты, что я тебя люблю и что ты для меня драгоценна?" Я вздохнула и сказала: "До сих пор еще я не видела, мой друг, этого, а что будет впредь - не знаю. Только прошу тебя вспомнить, что я теперь без благодетелей, без брата, без друзей, - то дай сам мне все найти в тебе! Вот мое благо; тогда бы я все в мире забыла и жила бы для одного тебя!" Он заплакал и сказал: "Будет, мой милый друг, это ты видишь, только не грусти! Твое спокойствие мне дорого становится, и я тебя истинно люблю!" - "Дай Бог, чтоб все это совершилось, и я бы была счастливое творение!" Наконец я выздоровела. Ехавшие с нами камерир и кассир с женами, которые меня сердечно полюбили, и старались меня всячески утешать... Наконец грусть моя стала проходить. Муж мой стал очень ласков ко мне и делал мне все угодное, что только от него зависело. И я так обнадеялась на свое благополучие, что ни об чем больше не думала, как делать моему мужу угодное, и старалась не поминать ни об чем неприятном и прошедшем.
Итак, вся наша дорога кончилась в совершенном спокойствии. Наконец мы приехали в Иркутск; отвели нам квартиру довольно порядочную. На третий день нашего приезду сделали мне визит губернатор, вице-губернатор с женою и обласкали меня чрезвычайно, и все тамошние дамы и кавалеры начали приезжать. Побывавши у меня, на другой день, губернатор прислал карету с лошадьми, пока мы не заведем своих; кречество прислало все нужное для дому, поверенные - водки и вин, две коровы и даже сена и розных домашних птиц; и я ничего не покупала. Наконец я поехала с визитами, и меня везде принимали, как бы принцессу какую, и очень меня все полюбили, особливо дом губернатора и вице-губернатора, - и самолюбию моему очень было приятно. Мужа моего чрезвычайно полюбил губернатор, и я, казалось, начала блаженствовать... Но недолго продолжалось мое спокойствие...
Живши месяца четыре, я занемогла, и муж мой лег спать на канапе. Ночью, так как от болезни сна у меня не было и я лежала молча, опасаясь обеспокоить мужа моего, - вижу, что он встает очень тихо и подходит ко мне, спрашивает, сплю ли я? Но я не отвечала ему, и он, уверившись, что я сплю, пошел в другую комнату, где спала девка, - и я увидела все мерзости, которые он с ней делал! Сердце у меня кровью облилось, и я видела свое несчастие и считала худшим, нежели было, потому что дома он никогда не имел девки. Поутру подали мне чай, и муж мой услуживал мне очень, но, видя, что я очень невесела и насилу удерживаю слезы, начал спрашивать, кто меня огорчил и что со мной сделалось? Я отвечала, что у меня сильная боль в голове, но, кажется, он догадывался и примечал, не знаю ли я чего. Матери моей я сказать боялась - не знала, вынесет ли она по слабости своей. Итак, решилась терпеть и молчать... Лекарь, приехавши, удивился, нашедши меня хуже, нежели я наканре была, и сказал: "Что с нею сделалось? У ней кровь в сильном волнении, и ей сию минуту надо пустить кровь!" Муж мой испугался, матушка чрезвычайно потревожилась. Итак, пустили мне кровь. После обеда пришел ко мне губернатор и, видя меня, сказал: "Не от духа ж ваша болезнь происходит? Нет ли горести в сердце вашем? Я на лице вижу не болезнь, а скорбь. Откровенности от вас требовать не смею, потому что вы меня еще коротко не знаете, но желал бы я доказать вам, сколько я вас люблю и почитаю и сколько я беру участия во всем, касающемся до вас! Узнайте меня короче и будьте искренны; требуйте от меня всего того, что вам угодно!" - "Я ни в чем не имею нужды, кроме советов добрых, и чтоб вы были моим наставником и благодетелем; не откажите мне в сем моем покорном прошении: я до сих пор не жила без друга и путеводителя, - но я теперь с вами говорить не могу..." Была у нас девочка десяти лет, которая служила матушке: водила ее и подавала, что должно; он и до этой девочки добрался. Меня не было дома. Он ее заманил в спальну, заперся, однако боялся, чтоб крик не привел кого-нибудь к нему... Девочка сама все сказала своей тетке... Тетка ее мне сказала. Что мне было делать и чем помочь? Я была одна, открыть кому я могла такие ужасные и безбожные дела? В самое это время пришел муж мой из банку, - и так разговор кончился. После я думала: "Как я открою стыд мужа моего, и помогут ли мне в том несчастий, которое я должна сносить? Нет помощника, кроме Создателя моего! Буду Его просить. Он меня не оставит!" И мне гораздо сделалось отраднее. На третий день я встала с постели, и муж мой был, по-видимому, очень рад и просил наших камерира и кассира, чтоб их жены меня посещали. Они меня очень любили и никогда меня не оставляли; их любви я никогда не забуду. Нельзя было от них укрыться, хотя я им и не говорила никогда ничего, но, бывши всякий день вместе, сами примечали. Один раз были мы на покосе, где неделю пробыли. Тут они многое увидели, как он ходил к девкам и всякие мерзости делал и никому не спускал - ни бабам, ни девкам, которые его часто толкали и называли самыми неприятными именами, но ему не стыдно было, только всегда запрещал им мне сказывать и грозил их высечь плетьми. Вся моя была отрада в слезах... Матушка потеряла зрение и сделалась очень слаба, то я и не могла с ней делить мои горести.
Свободное копирование
