Это было в начале мая. Стояли жаркие дни, лучшие в году, со свежей зеленью, голубым небом, кукушкой и соловьем.
Долгуша, запряженная парой, стояла у крыльца дома. Мы ехали купаться на Воронку, за полторы версты. Доехав до горы, к спуску реки, мы встали и весело наперегонки побежали вниз. Соня с нами. Она всегда великолепно бегала. Быстро и красиво неслась она с горы, заражая нас своим бодрым духом. Нас было пятеро: девочка Душка, теперь уже шестнадцати лет, была вечной нашей спутницей. Я любила ее за ее не-злобливость и спокойствие, Она была небольшого роста, с длинным лягушечьим ртом и серыми вопросительными глазами. Бывало, когда кто-нибудь из мальчишек пристанет к ней, чтобы раздразнить или обругать ее, это случалось довольно часто, она не сердилась, а только огрызнется: "сам съешь", - и отвернется.
Река Воронка, наша ясенская отрада, небольшой приток Упы, запруженная, имела довольно глубокие места, и потому было где плавать. Душка хорошо плавала и первая бросалась в реку.
- А знаете, барышня, - говорила она Лизе (она особенно любила ее), - я чуть не потопла раз.
И Душка рассказала, как мы пошли раз с ней вдвоем на реку. Дора - собака наша - с нами:
- Я, значит, поплыла на глубокое-то место, а Дора-то за мной, да лезет мне на шею и лапами-то голову топит... Испугалась же я, - захлебываясь, говорила Душка.
- А я вижу, что Душка-то под водой, - вмешалась я в разговор их, - и со страху не знаю, что делать. Место у плотины глубокое, и я отчаянным голосом зову: "Дора, Дора, ici (сюда! (фр.))", а Душка уже бульки пускает...
- Ну, тут Дора-то наша, знать, уж поняла, - продолжала Душка, - и поплыла на зов Татьяны Андреевны, а то, однава дыхнуть, потопла бы я!
"Однава дыхнуть" - было любимое выражение Душки, она часто употребляла его; для меня оно было ново, и потому я запомнила его.
Во время нашего купанья нашла темная туча, и подул легкий майский ветер.
Мы стали торопливо одеваться. Крупными каплями накрапывал дождь все сильнее и сильнее. Спасаться было некуда и невозможно. Из-за тучи выглянуло солнце, и, помню, как над рекой показалась яркая радуга. И этот дождь, и эта радуга были удивительно красивы.
Приехав домой, Варя, Лиза и я побежали прямо к тетеньке, с распущенными волосами и прилипшими мокрыми платьями. Вид наш был ужасен, но мы хотели успокоить тетеньку, что мы дома.
Лиза бежала вперед и быстро отворила дверь. Первого, кого мы увидали перед собой, это - Сергея Николаевича. Удивление, ужас и радость сразу охватили меня. Девочки бросились к нему на шею с радостным визгом. Я стояла молча, как вкопанная. Кроме неожиданного свидания, меня смущал мой ужасный, как мне казалось тогда, невозможный вид. Я всегда заботилась о своей наружности. Поздоровавшись с девочками, он подошел ко мне. Я молча протянула ему руку.
- Вы недавно приехали? "Avec les hirondelles" (С ласточками (фр.)), - как говорит тетенька. Как это хорошо! Мне писал о вас Левочка.
Все это говорил он все тем же спокойным, ласковым голосом, какой я знала прежде. В глазах его я ожидала прочесть известное осуждение, но этого не было. Я спрашивала себя: "Что же будет теперь? Зачем он приехал?", - но ответа на свои вопросы не получала.
Уже поздно. Все разошлись. Мария Николаевна с горничной Гашей и девочками заняла тот флигель. Я на эти дни перешла туда, чтобы не расставаться с ними.
Марию Николаевну от нашей комнаты отделяет гостиная с балконом. Наша комната во втором этаже. С балкона открытый вид вдаль. Девочки уже легли. Лиза, кажется, уже заснула. Вокруг нас все тихо. Я сижу на окне. Перед окном яблочный сад в полном цвету. Пахнет черемухой.
- Таня, ложись, ложись спать, милая, уже поздно.
- Варя, я не могу спать в такую ночь, да ты взгляни, что за красота!
Варя не отвечает, она устала.
- Слышишь, как филин кричит? - говорю я. - Это в Чепыже.
- Да, слышу... Левочка говорит, что зайцы так кричат!
Снова молчание и тишина.
- Варя, ты спишь?
- Нет, - отвечает Варенька сонным голосом.
- Варя, зачем он приехал?
- А ты ему не рада?
- Варя, я хочу быть свободной - никого не любить. А я чувствую, что я слишком рада ему... и не свободна!
- Танечка, тебе трудно быть свободной с твоим характером!
Мы молчим. Я думаю: "она права".
- Слышишь? Филин опять кричит... и так жалобно...
- Да, кричит...
Варенька засыпает. Я неподвижно сижу на окне. Тишина этой торжественной ночи нарушается иногда непонятным шорохом в траве, запоздалым чириканьем маленькой птички. Мне делается вдруг нестерпимо жаль всех, всех: и филина с жалобным криком, и Душку, обиженную мальчиками, и маленькую суетливую птичку. Зачем она не спит? Что с ней? И жаль себя, и свою молодую, загубленную жизнь, как мне представлялось в эту ночь.
В воздухе чувствовалась свежесть. Небо уже отливало утренней красной зарей. Варенька заснула безмятежным сном, а я все еще сидела у растворенного окна.
Но усталость берет свое и, помолившись на небо, так как в комнате не было образа, я легла и заснула молодым девичьим сном.
На другое утро мы все сидели за чайным столом, когда вошла в столовую монашка, как звала ее Наталья Петровна.
- Мария Герасимовна, это ты? Здравствуй, милая. Откуда? - спрашивает Мария Николаевна.
- А-а, Мария Герасимовна! - приветствует ее Лев Николаевич.
- Из Тулы, матушка, из монастыря, пешком шла, страсть устала.
- Садись, садись, чаю налью, - говорит Наталья Петровна.
Пока Мария Герасимовна пьет чай, скажу несколько слов о ней.
Она была крестной матерью Марии Николаевны. Это было так.
У матери Марии Николаевны было четыре сына, когда она снова ожидала ребенка. У нее, по словам тетушки Пелагеи Ильиничны, было страстное желание иметь дочь. Она дала обещание, что, если родится дочь, ей будет крестной матерью первая попавшаяся женщина, которая поутру встретится на дороге. Совет этот дала ей одна из странниц, посещавших их дом. Когда в 1830 г., 7 марта родилась дочь, то в Тулу был послан старый слуга для исполнения обета. Помолившись Богу, как мне рассказывали, вышел слуга на улицу. Он еще с вечера приехал в Тулу. Навстречу ему попалась монашенка из тульского женского монастыря. То была Марья Герасимовна. Она была полуюродивая, скорее же притворялась ею. Сухощавая, высокая, с небольшими хитрыми, серыми глазами, она с легкой усмешкой глядела на людей. В молодые годы Марья Герасимовна в мужском подряснике ходила по городам и селам и сбирала на монастырь. Лев Николаевич часто наводил ее на тему ее странствований и со вниманием слушал ее рассказы. Она послужила ему в "Войне и мире" типом странниц у княжны Марьи.
А то, бывало, Лев Николаевич скажет ей:
- Ну-ка, Марья Герасимовна, затяни "Своим духом восхищаться".
И монашка фальшивым, ровным голосом затянет "а божественный мотив:
Своим духом восхищаться,
В скорбях мира нам спастись.
В мир мы посланы трудиться,
Молитвой к Богу вознесясь.
- Посмотри на выражение ее лица, - скажет Лев Николаевич, - как оно значительно и серьезно.
Матери Марьи Николаевны все же не пришлось радоваться на дочь - она вскоре умерла.
- Ты, что же это, Мария Герасимовна, со странствования пришла? Куда Богу молиться ходила? - спросил Лев Николаевич.
- К Троице-Сергию ходила, батюшка, угоднику поклониться, - говорила Марья Герасимовна, с видимым удовольствием выпивая бесчисленное количество чашек чая. - Христа ради ходила, ни гроша с собой не брала.
- Что ж, подавали тебе? - спросила тетенька.
- А то как же, матушка, а уж купцы-то, дай им Бог здоровья, щедро дают.
- Марья Герасимовна, а многих ты там ограбила? - спокойным голосом, улыбаясь, спросил Сергей Николаевич.
Варя, Лиза и я невольно засмеялись, хотя и очень осторожно.
- Ах! что вы, что вы, батюшка! Во Имя Господне просишь, а вы говорите - ограбила.
- Vous l'offensez (Вы ее обижаете (фр.)), - недовольным тоном указала Марья Николаевна.
Эта сцена почти целиком вошла в "Войну и мир", потому-то я ее так хорошо и запомнила. Лишь лица и слова другие.
- Да у вас тут, я видел вчера, Воейков гостит? - сказал с усмешкой Сергей Николаевич. - Он у меня целый месяц гостил.
- Да, он недавно только пришел, - сказала Соня.
- Недавно пришел, а у Дуняши нашей уж травничку выпросил! - сказала Наталья Петровна.
- Душечка, Наталья Петровна, вы всегда все чужие секреты открываете, - улыбаясь, сказала тетенька.
Вскоре все разъехались. Сергей Николаевич пробыл всего два дня. Марья Николаевна решила провести лето в своем другом имении Покровском, Чернского уезда. Оно досталось ей после смерти ее мужа.
- Может быть, еще увидимся летом, если будете жить в Никольском, - говорили дезочки, с сожалением уезжая из Ясной. - Дядя Левочка, устрой, чтобы вы приехали в Никольское, пожалуйста, - молили они. - И мамаша будет так довольна.
- Может быть, и приедем. Мне самому надо быть там по хозяйству, - говорил Лев Николаевич.
