авторов

1472
 

событий

201868
Регистрация Забыли пароль?
Мемуарист » Авторы » Ivan_Kabeshtov » Глава 28. Платон Александрович Чихачёв

Глава 28. Платон Александрович Чихачёв

01.06.1850
Репьёвка, Пензенская, Россия

 Теперь мне кажется, будет нелишним сказать несколько слов о в высшей степени интересной личности Платона Александровича Чихачева. Он на меня произвел такое сильное впечатление, какого не производило ни одно лицо, с которыми судьба сводила меня в жизни; он замечателен своими положительными и отрицательными качествами как человек и только положительными качествами как хозяин. Тут человек в нем исчезал.

Повторяю, он был лейб-гвардии штаб-ротмистр, высокий, стройный и красивый, лет 30 - 35, но на висках у него была уже седина. Он сделал описание похода Перовского в Хиву, а также и описание Алтайского края, кажется, на французском языке, переведенных после на русский. В русской грамматике был не силен и писал с ошибками и часто говорил, что русский язык ему не дался. После выхода из службы он две зимы жил за границей, больше в Америке, изучая там сельское хозяйство, присылая оттуда разные новости, так, например: прислал в конце 1848 года штифтовую небольшую двуконную молотилку, первую в тамошнем крае, на осмотр которой съезжались издалека хозяева, и упряжь на головы волам, которая, впрочем, не привилась.

Я много писал от него секретных писем к Л.А. Перовскому, тогда министру внутренних дел. В этих письмах писалось о разных сектантах, о побегах их и православных; описывались разные неурядицы в администрации и прочее. Эти письма я писал в его кабинете с его неразборчивых чернеток или под диктовку. Письма под диктовку для меня с непривычки при его горячем характере были страшною тяжестью. Однажды я писал с чернетки длинное, но спешное письмо. Докладывает человек, что приехал генерал (имя и фамилию окончательно забыл). После узнал, что этот генерал был большой друг его отца и даже недальний родственник. Когда доложил его человек о приезде генерала, я спрашиваю Платона Александровича:

- Мне, может быть, выйти?

- Нет, - говорит, - пиши; письмо очень скоро нужно отослать, а у нас не будет никаких секретных разговоров.

Вошел генерал, невысокий, но крепко сложенный, с хорошей седой шевелюрой, с двумя Георгиевскими крестами. По-моему, ему было около 60 лет. Он радостно, почти восторженно бросился к Платону Александровичу. Тот тоже быстро пошел к нему навстречу, плотно обнялись и поцеловались.

- Вот тебе раз! - говорит генерал. - Седина на висках, а еще не женился. Помнишь, каким мальчиком бегал в моем саду в Саблине. Потом я часто тебя видел в Петербурге, в доме твоих родителей, молоденьким, красивым офицером, где мне про тебя говорили, что отбоя от барышень нет, но прибавляли, что ты ведешь скромную жизнь, много читаешь и пишешь, и предсказывали тебе блестящую карьеру. А вот, натко тебе, вышел из гвардии, забился в деревню и сидишь сиднем. Я в Петербурге от Анны Павловны (матери Платона Александровича) узнал, где ты обретаешься; возвращаясь оттуда, свернул немного с маршрута и решился навестить тебя.

- Спасибо, дядя. - И начал на эту тему говорить по-французски. Дядя, вероятно, понимал, что он говорит, но ответил по-русски, начав с того, что на Кавказе почти забыл французский язык.

- Ты говоришь, что хочешь посвятить всего себя сельскому хозяйству, а держишь в этих имениях такого главноуправляющего, который, по словам вашего поверенного в Петербурге, по хозяйству ни бельмеса не знает, и к тому же ничего не делает.

- Это любимец матери - вашей кузины, иначе я не стал бы его держать ни одного дня. Но он теперь, пока я буду часто наезжать, а летом постоянно жить в имениях, будет только получать жалованье. Пусть живет, лишь бы не тревожить мать.

- Мать говорит, что ни ты, ни брат не думаете жениться, для кого же ты будешь трудиться?

- Во-первых, по любви к сельскому хозяйству, во-вторых, что как вам известно, у вдовы - сестры моей, княгини Девлет-Кильдеевой, ничего не имеющей после смерти мужа, промотавшего свое и ее состояние, осталось трое детей, и этих сирот мы взяли на свое попечение, а в-третьих, - брат, может быть, женится, да и я на старости, как многие, могу сойти с ума, - тоже, пожалуй, женюсь.

- Да, кстати, счастливо ли брат служит по дипломатической части?

- Он теперь при константинопольской миссии и, по отлучке первого секретаря, исправляет его должность. Но он такой странный: ведет жизнь скромную, не играет в карты, одним словом, не мот, а деньгам у него невод. Чего лучше, в позапрошлом году я взял его с собою, чтобы объехать имения. Он в русских деревнях с семилетнего возраста не был, а ведь вы знаете, что крестьяне при приезде помещика, как бы состоятельны ни были, притворяются всегда бедными и нуждающимися во всем. Мой Петр роздал в первом имении все деньги, какие были у него в кармане, и одной красивой девочке-замарашке утер нос своим носовым платком и отдал его ей; следовательно, в деревне жить не может, а будет на моих руках.

Слушая их разговор, я в переписываемом письме наделал много ошибок и, зная, что письмо скоро нужно, попросил уйти мне в свою комнату, чтобы переписать там.

Генерал, пробыв полтора суток, уехал, и Платон Александрович принялся за свою неугомонную деятельность, а деятельность его была действительно изумительна.

Вставал он в шесть с половиной часов; ему был готов кофе: его он пил два стакана с белым, свежим хлебом, с намазанным на хлеб маслом, а на масло медом. Почти всегда выезжал в семь часов, один день верхом на выезженной кавалерийской старой лошади, а на другой - на беговых дрожках из своей мастерской. В Балашовском уезде было два имения: Гусевка и Анновка, отстоящие одно от другого в 9 верстах. Резиденция была в Гусевке, а в Анновку он ездил чуть ли не каждый день. Человек служащий, у него был лакей и вместе повар. Если утром после кофе Платон Александрович ехал в Анновку, то там приготовляли очень скромный обед: какой-либо суп с курицей, жаркое из баранины или котлеты из той же баранины или курицы, но непременно с жареным картофелем; за обедом выпивал рюмки две красного вина, потом опять кофе, как и утром. К вечеру ехал в Гусевку, выпивал стакан чаю с молоком и стакан молока, а иногда съедал два яйца.

Я с ним ездил иногда в Анновку, где оба, как и в Гусевке, бились над конторскою отчетностью, ведущейся по двойной бухгалтерии, с едва умеющим писать конторщиком, и, не придя ни к какому заключению, поверяли в натуре хлеб и другое имущество и заносили наличность с тем, чтобы начать отчетность по образцу отчетности у Волконских.

У Платона Александровича был уважаемый, честный, трудолюбивый и смышленый бурмистр П.Т. Кутьев. За его уменье и преданность делу Платон Александрович уважал его, даже более - баловал: привозил из-за границы разные подарки: кафтан, шляпу, часы и пр. Однажды во время уборки ржи с корня (в то время исключительно серпами) начал падать небольшой тихенький дождик, чуть-чуть смочивший дорогу. Мы подъехали к полю убираемой ржи; работа не производилась; крестьяне лежали под возами, поставленными близ дороги.

- Что вы не жнете? - спросил у одного крестьянина Платон Александрович.

- Бурмистр прекратил работу, - ответил крестьянин.

- А где он?

- Вон там, лежит под возом.

Платон Александрович с яростью погнал лошадь и, подъехав к возу, под которым бурмистр спрятался от дождя, сердитым голосом закричал:

- Зачем ты остановил работу? барин ездит по полю, а ты лежишь! - и. не дав ему выговорить ни одного слова, схватил за волоса и начал бить находящеюся у него в руках нагайкою. Я от удивления остолбенел. Бурмистр не произнес ни звука, ни слова, отошел к возу, под которым сидел.

Платон Александрович сам остановился и, кажется, удивлялся, как это могло случиться. Бурмистр ушел за воз, и слышны были всхлипыванья старика. Платон Александрович, простояв минуты две на одном месте и видя, что бурмистр к нему не подходит, сел на дрожки, говоря как бы с собою: "Вот ведь никак не могу совладать с собою, хотя после каждой горячки раскаиваюсь".

Наступил вечер. Кутьев сидит в конторе и не идет к барину на наряд. Платон Александрович посылает за ним и приказывает явиться. Кутьев входит и молчит.

- Что же ты не идешь в наряд? - говорит Платон Александрович уже мягким голосом.

- Нет, уж увольте меня, Платон Александрович, я не могу теперь распоряжаться, назначайте вместо меня другого.

- Как ты смеешь мне это говорить? - вновь вспыхнул Платон Александрович, но вспышка эта скоро потухла. - Да я тебя запорю, сына в солдаты отдам и вообще тебе несдобровать, если ты завтра не пойдешь на работы.

- Как угодно и что угодно делайте со мною, а я на работы не пойду, - хладнокровно и твердо отвечал Кутьев.

- Да ты с ума сошел - не признаешь над собою власти твоего помещика!

- После такого срама и с ума можно сойти, - отвечал Кутьев.

- Кто же будет в это горячее рабочее время распоряжаться?

- Пока может распоряжаться и староста Иван, ему давно хочется быть бурмистром.

- Молчать! - кричит Платон Александрович притворно гневным голосом. - Не рассуждать, убирайся вон и не показывайся мне на глаза, пока я не придумаю, что с тобою делать!

Кутьев не торопясь уходит и действительно не показывается на глаза. Платон Александрович призывает старосту, спрашивая: что мы завтра будем делать?

Обрадованный Иван, думая, что с этого времени он будет бурмистром, отвечает:

- Вестимо, надо жать хлеб, но после того, как вы изволили наказать Кутьева, крестьяне все бросились жать: нажали и связали много мокрого хлеба, - его надо будет просушить.

Платон Александрович поморщился:

- Да ведь это не должно послужить к невыполнению уроков.

- Нет, батюшка, уроки все будут выполнены, хотя бы весь хлеб пришлось просушить.

А это значит, что тягло - мужик и баба - должны в три дня выжать, связать и сложить в копны десятину хлеба, как бы ни был велик урожай, хотя бы он достигал и 20 копен (там копна считалась в 52 снопа). Работа очень тяжкая. Крестьяне, несмотря на короткие летние ночи, работали и по ночам и во время уборки так измучивались, что к концу уборки худели, старели, а некоторые скорее походили на тени. Это еще где требуют только три дня в неделю и в воскресенье посылают возить хлеб, а у некоторых работают и по четыре дня. Сверх сего нужно же и свой хлеб убрать.

Избитый бурмистр дня два не приходил в контору. Я раз или два навещал его и заставал облокотившимся на стол - мрачным и грустным. Жена его, провожая меня, говорила, что по ночам встает и подолгу молится со слезами.

На третий или на четвертый день Чихачев послал за Кутьевым и позвал его прямо в комнату. Я прошел почти незаметно за перегородку, где лежали бумаги, и слушал, что будет.

- Ну что, Кутьев, - говорит Платон Александрович мягким голосом, - пора перестать грубить, а то ты, пожалуй, выведешь меня из терпения... - на этом слове он остановился.

Кутьев глядел прямо и смело ему в глаза, что-то хотел сказать, но вместо того губы его задергались и на глазах показались слезы.

- Что ты, баба, что ли, - хочешь плакать?

- Нет, батюшка Платон Александрович, это так, - почти твердо ответил Кутьев.

- Ну давай заключим мир; своей горячкой я испортил свою служебную карьеру. Вот и в тот раз не сумел себя удержать. Я тебе и сыну (у Кутьева был один сын) даю вольную и послал в Балашов за стряпчим для этого.

Кутьев со всего маху упал на землю и со слезами говорил:

- Я не достоин этого, но спасибо тебе на добром слове. Я ведь люблю дело и вас, мне без дела хоть в гроб ложись, да и тебе я предан всею душою.

Два раза Кутьев в порыве чувств сказал в единственном числе, но Чихачев не обратил на это внимания.

- Ну, будет, вставай и ступай на работу, а то там не ладно: нечисто жнут. Да скоро нужно и молотить купленною молотилкою.

В конторах были введены новые формы; хлеб и все остальное имущество было проверено, но Платон Александрович затеял сделать десятилетнюю таблицу прихода и расхода денег. Я ее кончить не мог, во-первых, потому, что точных данных почти не было, а во-вторых, мне предстояла необходимость ехать в Софиевку и готовиться к отправке переселенцев в херсонское имение. Таким образом, я расстался с Платоном Александровичем Чихачевым и П.И. Кутьевым, с последним с большим сожалением. Несмотря на уважение к трудолюбию и практичности Платона Александровича, я расстался с ним без сожаления; его необузданная вспыльчивость, строгие наказания розгами не только крестьян, но и крестьянок и частые употребления нагайки во время вспышек горячего до бешенства характера по делу и без дела делали его несимпатичным и даже опасным. Кстати, обе нагайки, с каждым возвращением из-за границы он привозил новую нагайку - тоньше прежней и, как мне говорили, пускал ее в дело реже, но все-таки она несколько времени ходила по многим спинам, и только в половине 50-х годов была окончательно заброшена.

В гусевской церкви, как почти во всех великорусских церквях, было несколько баб-кликуш, которые пред причастием начинали рыдать диким голосом и выкликать кого-то и что-то иногда в истерике, в истинном или притворном экстазе падали наземь. Тогда покрывали их епитрахилью или другим каким-нибудь священным покровом и, когда они успокаивались, их выводили из церкви. Однажды Платон Александрович был в обедне, объявились две таких кликуши, и они тотчас после обедни были позваны в контору и Платон Александрович сказал им, чтобы непременно каждое воскресенье и праздник ходили в церковь и молили усерднее Бога об избавлении их от этой болезни, но если она не пройдет, то в следующую неделю за припадком должны по обыкновению отбывать три дня барщины, а в остальные три дня должны работать при церкви: мыть полы, чистить ограду, копать ямы для посадки деревьев, и если там недостанет работы, то их будут высылать на огород и сад при барском доме. Есть им будут выдавать хлеба вдоволь и одну только воду, и больше ничего: и это для того, чтобы вы в это время, на тощий желудок молились усерднее Богу, как это делали угодники. Тут же при них отдано строгое приказание бурмистру об исполнении в точности его распоряжения насчет кликуш. Всем было известно, что его приказания исполнялись свято. Эти две бабы еще повторили раза два в уменьшенном виде выкликание, плакание и рыдание, и когда к ним была применена во всей точности сказанная мера, то они окончательно излечились. Такая же мера была применена в другом имении его, селе Анновке и в сердобских имениях и привела к тем же результатам.

Когда эти бабы перестали рыдать и выкликать, то между крестьянами прошел слух, что Платон Александрович знает такое слово. Особенно крестьянки, одержимые прежде этим криком, желая оправдаться пред другими, говорили, что когда они к нему были позваны в первый раз, то он что-то шептал. Когда дошел этот слух до Платона Александровича, то он от души посмеялся над ними.

Странно, что в Малороссии и Украине я в течение 25 лет никогда не встречал этих кликуш. Меня в то время этот вопрос о кликушах очень интересовал, в особенности когда я после этого встречал очень много кликш в великорусских имениях Волконских, которых бесполезно отчитывали местные священники и монахи в монастырях, и вот на днях я наткнулся на книгу "Порча кликуш и бесноватые как явления русской народной жизни" доктора медицины Н.В. Краинского, директора Коломянской психиатрической больницы (Новгород, 1901). В этой книге говорится, что кликушество происходит от разных бытовых причин и требует широкого исследования, и считает эту болезнь подражательно эпидемическою.

После описанных фактов представляю судить об этой болезни специалистам, я же, с своей стороны, ручаюсь за безусловную верность сообщенных выше фактов.

Другие помещики, употребляя суровые меры строгости, в виде телесного наказания, не достигали таких благих результатов. Кликуши не ходили в свои церкви, а уходя в соседние церкви или в монастыри, предавались там усиленному кликушеству.

Еще особенность Платона Александровича Чихачева: он каждое утро из двух находящихся у него в ящиках пистолетов стрелял чрез окно в поставленную особую железную цель, в середине которой был железный же кружок, вершка в полтора в диаметре. Если пуля попадала в этот кружок, то выскакивал сзади небольшой флаг, но если после двух выстрелов флажок не показывался, то он еще стрелял два или три раза. Пороху у него было много, а пуль несметное количество. Когда он уезжал и оставлял пистолеты незапертыми, то мы с его человеком стреляли из них по нескольку раз, но почти никогда не попадали в цель, тогда как он очень редко промахивался. На что ему были упражнения в стрельбе в цель, я так и не узнал, хотя человек его говорил, что он по приезде в Петербург должен драться на дуэли. Он назвал мне и имя этого господина, но я забыл его и не знаю, дрался ли г. Чихачев или нет.

По отношению к приходящим к нему крестьян или крестьянок, если он был в хорошем расположении духа и имел свободное время, то говорил с ними по целым часам: узнавал всю их жизнь, и даже жизнь соседей и других крестьян, так что ему была известна хозяйственная и семейная жизнь почти каждого крестьянского дома. Разные основательные просьбы о вспомоществовании хлебом, деньгами, лесом для постройки домов почти всегда удовлетворялись. Так что, если бы не строгие, переходящие иногда в жестокие наказания, то по отношению к крестьянам он мог быть назван строгим, но справедливым отцом. Между его крестьянами не было бедных, и никто не имел права просить милостыню.

Платон Александрович жил уединенно: ни к кому не ездил, никого у себя не принимал. В свободные, особенно ненастные дни читал или занимался конторскими делами. Местные власти Балашовского и Сердобского уездов, исправники и становые, его боялись, и ни один из них не подъезжал к его дому с колокольчиком, а снимал его с дуги за полверсты. Да и другие власти тоже относились к нему с уважением и некоторым подобострастием: они знали, что вскоре после отъезда из его имений и из Балашова жандармского полковника уездный судья и окружной начальник лишились мест.

Потом ему справедливо или нет, но приписывали смещение и, кажется, отдачу под суд председателя Саратовской уголовной палаты С[ту]пина, известного всей губернии за страшного взяточника и безнравственного человека, имеющего чуть ли не гарем из дам вполне приятных. Я это, впрочем, основываю на том, что после выезда его из саратовских имений в Петербург некоторые власти, как сказал выше, поплатились отставками. Министру писались - частью на французском языке, частью на русском - разные сообщения; на русском я переписывал разные записки, написанные небрежно и неразборчивою рукою, в коих перечислялись разные беззакония. В конце переписанной мною записки я под диктовку Платона Александровича написал, что это суть не официальные сведения, для проверки которых не мешало бы послать чиновника или жандармского офицера. Даже и мне, видящему не раз многие злоупотребления и знакомому с нашими порядками, не верится прописанным выше злоупотреблениям разных властей, - до того они чудовищны. Но на них указывали благонадежные люди и готовы были доказать и подтвердить их фактическую справедливость.

После отъезда из имений Платона Александровича я видел его ненадолго года через два; он ехал верхом и, что замечательно, без нагайки, а с легеньким хлыстиком, таким же добрым, свежим, но крайне загорелым. Потом изредка получал из имения письма от Кутьева, что Платон Александрович реже начал выезжать за границу и в Петербург; уменьшил строгости и по мере уменьшения их становился добрее и внимательнее к нуждам крестьян и еще более начал улучшать хозяйство. Об нем много говорила сельскохозяйственная пресса. Он умер в конце 80-х годов в преклонной старости. 

Опубликовано 28.01.2015 в 16:10
anticopiright Свободное копирование
Любое использование материалов данного сайта приветствуется. Наши источники - общедоступные ресурсы, а также семейные архивы авторов. Мы считаем, что эти сведения должны быть свободными для чтения и распространения без ограничений. Это честная история от очевидцев, которую надо знать, сохранять и передавать следующим поколениям.
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Юридическая информация
Условия размещения рекламы
Поделиться: