И так еженедельно, а то и чаще стал я посещать своего нового "вдохновителя", неожиданно посланного мне судьбой, переходя от беседы о Белинском и Добролюбове, о тургеневских "Накануне" и "Отцы и дети", о "Грозе" Островского и "Очерках бурсы" Помяловского к беседам научного характера по всем отраслям естествознания, на которые он часто приглашал по очереди и моих товарищей-одноклассников, показывал коллекции растений, насекомых и минералов, микроскопические препараты, читал популярные очерки...
И все это, казалось бы такое незамысловатое, такое простое отношение между нами и учителем было полно для нас каких-то совсем новых, никогда не изведанных откровений, озарявших наши юные души теплом и светом. Замечательно, что не только я, но и другие мои товарищи начали смутно чувствовать, что после ряда таких бесед у них незаметно стало проявляться даже иное, не прежнее "школярское", отношение и к самой гимназии в ее целом... Конечно, совершалось это "педагогическое чудо" не разом и не во всех отношениях, но было очевидно, что своеобразная, незаурядная духовная натура Чу - ева не только духовно пленила нас себе, но невидимо и неощутимо перебрасывала духовный мост между нами и уже многим из нас давно опостылевшей гимназией. Для меня по крайней мере это было несомненно. Дух прежнего "школярского" отношения к науке испарялся во мне с каждым днем (по крайней мере относительно тех предметов, где "зубрежку" возможно было заменить свободным умозрением) - к изумлению меня самого и моих старых наставников. Секрет этого открылся мне довольно скоро: требовалась только известная доза храбрости, которою после знакомства с Чу - евым и его педагогической методой я уже обладал в значительной степени. Как он постоянно внушал нам обходиться при малейшей возможности без сухих учебников, так и я, в один из счастливых моментов моей жизни, решил не открывать постылых учебников, с их традиционными "от сих до сих", а выступать перед своими строгими менторами с ответами "но собственному умозрению". Так на уроке по теории словесности я вдруг изумил нашего старого словесника изложением теории драмы по Белинскому, вместо сухого учебника истории я рассказал эпизоды из Крестовых походов по Груббе, неудобоваримого и деревянного Ленца по физике я заменил Гано... Эффект получился изумительный. Педагогические старички совсем растерялись, не зная, как отнестись к такому, можно сказать, нахальному новаторству.
- Это ты, братец мой, как же так?.. - заговорил старый словесник. - Ведь этак, брат, нельзя по своему усмотрению распоряжаться.
- Да разве же я, А. А., что-нибудь наврал? Отчего же нельзя? - спрашивал я с наивным лицемерием...
- Дело не в том, братец, наврал ты или нет, а в том, что так не полагается... Для этого есть одобренные начальством учебники...
Тем не менее суровый ментор, хотя и не без сомнений и колебаний (время все же было какое-то не прежнее!), перестал мне с этих пор ставить неукоснительно "двойки", давно уже считая меня решительно не способным усваивать "одобренный учебник"... Приблизительно в том же роде произошли объяснения и с другими менторами.
Так или иначе, я, к своему удовольствию, мало-помалу завоевывал известную самостоятельность "собственного умозрения".
Я вступал в новый период моего "духовного окрыления".
Свободное копирование
