26-го, поутру, большая часть людей его высочества и наших приобщались при дворе Св. Тайн. Его высочество кушал вне своей комнаты, но за столом не было посторонних, кроме подполковника Мейерзее. После обеда я ездил с графом Бонде, полковником Лорхом и капитаном Бассевичем к герцогине Мекленбургской в Измайлово, потому что она спрашивала последнего, который часто у нее бывает, о Бонде и обо мне и изъявляла ему желание видеть нас у себя. Графа она знала здесь, в Москве, уже лет 10 или 12 тому назад, а меня в то время, как я находился в мекленбургской службе. Когда мы приехали, нас приняли очень милостиво и допустили поцеловать руку как самой герцогине и младшей ее сестре Прасковий, так и маленькой принцессе Мекленбургской. Принцессу Прасковию, которая была больна и не одета, мы встретили в ее спальне, проходя к герцогине, и почти тогда только узнали, когда она мимоходом протянула нам свою руку для целованья. Герцогиня женщина чрезвычайно веселая и всегда говорит прямо все, что ей придет в голову, а потому иногда выходили в самом деле преуморительные вещи, особенно с господином Бассевичем, с которым она короче знакома. Мне она между прочим сделала комплимент, по-видимому, вежливый, но в сущности очень странный (граф Бонде должен был перевести мне его, потому что сама она хоть по-немецки и довольно понимает, но говорить не решается), именно — чтоб я не думал, что она разумеет меня, если перед графом Бонде или кем-нибудь другим в шутку бранит капитана Бассевича и Берхгольца, называя их изменниками и дезертирами, что это намек на моего двоюродного брата, обер-егермейстера Берхгольца, который находится теперь в шведской службе. Граф Бонде хотя и намеревался избегать здесь вина, потому что намедни его сильно напоили у Остермана, однако ж должен был пить с нами венгерское, которое, впрочем, не подносили нам ни сама герцогиня, ни сестра ее Прасковия, ни маленькая принцесса. Когда мы побыли немного в приемной комнате, герцогиня повела нас в спальню, где пол был устлан красным сукном, еще довольно новым и чистым (вообще же убранство их комнат везде очень плохо), и показывала нам там свою собственную постель и постель маленькой своей дочери, стоявшие рядом в алькове; потом заставила какого-то полуслепого, грязного и страшно вонявшего чесноком и потом бандурщика довольно долго играть и петь свои и сестры своей любимые песни, которые, кажется, все были сальны, потому что принцесса Прасковия уходила из комнаты, когда он начинал некоторые из них, и опять возвращалась, когда оканчивал. Но я еще более удивился, увидев, что у них по комнатам разгуливает босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая женщина, на которой почти ничего не было, кроме рубашки, и которой позволили стоять в углу около нас. Мекленбургский капитан Бергер, приехавший сюда с герцогинею, уверял, что принцесса часто заставляет плясать перед собою эту тварь и что ей достаточно сказать одно слово, чтоб видеть, как она тотчас поднимет спереди и сзади свои старые вонючие лохмотья и покажет все, что у ней есть. Я никак не воображал, что герцогиня, которая так долго была в Германии и там жила сообразно своему званию, здесь может терпеть около себя такую бабу. Герцогиня Мекленбургская между прочим сказывала, что император через три недели будет в Москве, и показала графу Бонде письмо от Макарова из Астрахани (от 14-го числа этого месяца), которое получено уже вчера, что доказывает, что письма из Астрахани в Москву могут доходить в 12 дней; уверяла также, что сюда скоро приедет и герцог Мекленбургский.
Свободное копирование
