Между тем, когда разгуливал в лабиринте романтизма, умер генерал Пурпур, начальник корпуса под ведением Бецкого; для него семейство его и кадеты были одно. Лицо его было отражением его кроткой и безмятежной души. Страсти бурные не бороздили ни чела его, ни ланит. Не заглядывая в пути окольные, он открытым сердцем служил Екатерине и действовал по мысли и сердцу Бецкого. К нему можно применить то, что добрый Лафонтен сказал о смерти мудрого: смерть его была тихим вечером дня ясного.
На место его поступил граф де Бальмен, сановитый и умный. В это время в русских полках военные люди составляли два разряда: одни были приверженцами графа Задунайского, а другие - князя Таврического. Граф де Бальмен был привержен к последнему. Один из сыновей графа де Бальмен был впоследствии в числе хранителей* генерала Бонапарта на острове св. Елены и женился на дочери английского наместника острова. Он рассказывал мне, что однажды Наполеон отправлял во Францию запечатанное письмо, в котором просил о присылке ему белья. Требовали вскрытия печати; Наполеон отвечал: "Лишусь последней рубашки, но не соглашусь на рабское условие". Получа тайком локон сыновних волос, Наполеон целовал его и орошал слезами.
______________________
* Секретарей (Русск. Вестн. 1866. №2).
______________________
При графе де Бальмен было грозное восстание старших кадет против офицеров. В то же время геркулесами-забияками того же старшего возраста избит был и изувечен кадет Михаил Иванович Полетика. Его гнали в корпусе за то, за что Анаксагор гоним был в Афинах: его называли философом, или умозрителем. Зависть и сила придираются и в тесном объеме, и на обширном театре света. К счастью, Михаил Иванович выздоровел и служил сперва в канцелярии графа П.А. Зубова, а потом был секретарем императрицы Марии Федоровны. На пятнадцатом году жизни он читал наизусть почти всего Руссова "Емиля".
Графу де Бальмен мы, кадеты второго возраста, давали только один детский праздник. Мы подносили ему и венки, и цветы, и прочие изъявления усердия. Я забыл свое приветствие, но у меня осталась в памяти затейливая ария, сочиненная нашим учителем декламации Сюрвилем и пропетая графу младшим из нас кадетом:
C'est bien fort pour nous,
Mais c'est doux pour vous,
De voir un jeune ecolier,
Qui veut se meler.
De faire un couplet
Tout comme en ont fait
Tant de gens d'esprit
Qui n'ont pas tout dit.
(Очень тяжело для нас
Но это легко на вас,
Увидеть юного школьника,
Кто хочет попробовать
Сочинить куплет
Как ранее делали
Так много умных людей
Кто не все сказал(фр.)).
Это правда. Всего высказать нельзя. Не могу сказать, почему граф де Бальмен, как будто бы мелькнув в стенах корпуса, отправился или в Крым, или на Кубань. Преемником чреды его был Федор Евстафьевич Ангальт.
В корпусе началась новая жизнь. С графом Ангальтом вступил в него и начальник, и отец, и наставник. Он один желал бы заменить всех, если бы можно было, но зато все шли по следам его в нежной заботливости о кадетах; дела его доказывают истину этих слов. Не знаю, принадлежал ли он к поколению того Ангальта, который с властелином обширных стран европейских и областей заокеанских, с Карлом V, от имени князей имперских заключал условия, но известно, что он был родственником Екатерины и ее генерал-адъютантом. Наружность графа Ангальта была: рост высокий и стройный, прическа короля прусского; зеленый мундир с простыми обшлагами, белые суконные панталоны, ботфорты об одной шпоре. А отчего? От того, что в Семилетнюю войну, спеша к королю, граф не успел надеть другой. "А за это, - говорил он, - я сам наказал себя, чтобы помнить, что надобно всегда быть готовым на свое дело". Кроткая его душа светилась во всех чертах лица его; проглядывал в них и ум Фридриха II, страстно им любимого.
По катонскому владычеству над собой он даже не употреблял и носового платка. Но он строг был только к себе.
Я изобразил это в надписи к его портрету. Вот она:
Как нежный он отец
Кадет всегда любя,
Был Титом для других,
Катоном для себя.
Никогда туманная черта не налегала на лицо его, а я видел его почти каждый день, а иногда и по два раза. Известно только об одной его ссоре с князем Таврическим. Он вызвал его на поединок, а где? Не могу сказать утвердительно. Задунайский был его героем, он первый передал нам имя его. "Запишите, - говорил он, - запишите имя графа Румянцева и в тетрадях ваших, и в памяти, и в сердцах. - Он был кадетом, пусть будет он Фаросом вашим на путях военной вашей службы. Фридрих II любил и уважал его, хотя он и взял Кольберг. Герои уважают героев". Сердце графа Ангальта всегда жило в стенах корпуса, хотя граф Ангальт жил за Невой, в доме графа Г.Г. Орлова, тем только известного, что отважился ехать в Москву, где бродила по стогнам городским чумная смерть. Но, несмотря на свист бури ноябрьской и напор льда от Ладоги, он спешил в корпус. Дневальный у Невы говорил: "Нельзя". Граф показывает свою генерал-адъютантскую трость и возражает: "Можно". Настилают доски, и он первый переходит по зыблющейся поверхности льда. Вот он уже в корпусной зале кадетской; вот он и в торопливом кружку кадет, и говорит: "Дети мои, любезные дети! Товарищи, любезные товарищи! Еду к вам, выхожу из кареты, спускаюсь на Неву; меня останавливают, говорят: "Темно!" Приказываю принести фонарь; говорят: "Лед чуть стал!" Приказываю настилать доски, и я у вас, я с вами. Воет ветер, знобит мороз, но мне не холодно. Любовь все согревает, труд побеждается трудом. Для вас мне все легко. В мире вещественном нет света без тени; в мире нравственном наши обязанности - наше солнце; при блеске его лучей, мы идем с душою, чуждою гордости, а если бы и встретилась тень, то скромность ее отдалит. Одушевляйтесь величием сих нравственных обязанностей, знайте их, понимайте; выражайте их делами, сердцем, умом. Исполин и малютка равны пред Богом. Тигры, хотя и тигры, но хранят мир заветный. Обильный источник обтекает сердце человеческое; черпайте из него. Предусматривайте, предупреждайте. Слово начинает, пример довершает. Солнце светит не для себя, но для вселенной. Все дружбою, все для дружбы и везде дружбою. Заниматься науками и не любить человечества все то же, что зажечь свечу и зажмуриться. Безумец на высокой чреде подобен человеку, стоящему на вершине высокой горы. Все кажутся ему оттуда карликами, а он сам карлик. Чваниться породою предков - значит дорываться плодов в корнях, забыв, что они растут на ветвях цветущих, а не во мраке подземельном. Зажигательное стекло воспламеняется огнем небесным; добродетель и просвещение - светильники жизни. Убедитесь, дети мои, в этой мысли. Добрая воля - душа труда. Не расточайте времени, оно ткань жизни".
Courage, le coeur a l'ouvrage, courage (Мужество, работа сердца, мужество (фр.)). Страх есть глупость; я люблю русскую поговорку: небось (не бойся). Достоинство, а не порода, не богатство, не степени блистательные составляют человека; прах, поднимаемый ветром, все прах, а алмаз и в пыли не теряет цены своей. Истинная слава - подруга истинного достоинства. Товарищи, любезные товарищи! Воспитание - нежная матерь. Оно усеивает цветами путь учения. Идите за мной этим путем. Мне приятно, мне сладко делиться с вами мыслью, душой, сердцем. Вы в мысли, вы в душе, вы в сердце моем". Так начинал и так оканчивал речи свои граф Федор Евстафьевич Ангальт, и это все изображено на корпусной садовой стене, названной графом "говорящею стеною".
Свободное копирование
