Дневник 1722 - 21

22-го, очень рано утром, его высочество присылал ко мне за черным платьем; его собственное осталось в Петербурге, потому что вещей вообще взято сюда немного. Но так как у меня не было черного платья и я не знал, где бы достать его герцогу по росту, то его высочество приказал продолжать поиски и наконец добыл-таки довольно сносную пару у голландского резидента, хотя тот гораздо полнее его. Герцог в самом деле казался в ней очень старообразным; но делать нечего, надобно было покориться необходимости. В этом занятом костюме его высочество отправился с полковником Лорхом (который был дежурным и достал себе платье у нашего придворного проповедника) в дом покойного Голицына для изъявления соболезнования княгине, которая, говорят, была почти вне себя от горя. После того они воротились опять домой. При дворе обедали следующие лица: императорский посол граф Кинский, барон Мардефельд, посланник Кампредон, голландский резидент и мосье Сикье. После обеда, часа в четыре, его высочество поехал с графом Кинским (бывшим в обыкновенном своем платье) в дом покойного генерала Кантакузина, который скоропостижно умер на дороге между Петербургом и Москвою и которого в этот день хоронили. Этот Кантакузин был сын последнего господаря Молдавского, которого удушили, и в минувшую турецкую войну один из первых перешел на сторону императора; служил в России генерал-майором и был человек весьма приятный и любезный. Его величество поэтому очень сожалеет о нем и еще сегодня в его доме говорил его высочеству, что он был храбрый, отличный солдат и вернейший из всех валахов, перешедших к нему в подданство. Покойный оставил жену и несколько человек детей, находящихся уже, как я слышал, на службе, и состоял в близком родстве с князем Валашским (Кантемиром), первая жена которого была из рода Кантакузиных. Расскажу теперь вкратце, что я заметил при этих похоронах; умерший был греческого исповедания и погребался, следовательно, по здешнему обряду. В 11 часов утра к дому его пришли два батальона в полном вооружении, с музыкой и с распущенными знаменами, и стали во фронт в ожидании выноса тела. Когда приехал его высочество, весь этот отряд отдал ему честь. Император был уже там и принял герцога чрезвычайно милостиво. Сперва разносили немного вина и сластей и роздали присутствовавшим белые перчатки и около 500 золотых колец; потом, по вскрытии гроба и отслужении духовенством последней панихиды, все подходили к покойнику для прощального целования. Затем гроб опять закрыли, и шествие началось. Впереди ехал верхом майор Шлюссельбургского батальона; за ним следовали оба упомянутых батальона с восемью знаменами, но без гренадеров. Офицеры имели флер на шляпах и на верху пик, которые они, как и мушкетеры свои ружья, держали, по немецкому похоронному обычаю, навыворот. Шляпы и инструменты гобоистов также были покрыты флером, а у барабанщиков барабаны обтянуты черным сукном, от чего издавали какой-то глухой и печальный звук. За солдатами ехали верхом два трубача в зеленых костюмах, отороченных серебряными галунами, и трубили; потом шел маршал с жезлом, и за ним несли сперва траурное, потом парадное знамя (Freudenfahne), на котором с одной стороны был изображен портрет генерала, а с другой его герб. Затем ехал верхом на огромной и дикой лошади всадник, весь в латах. После него следовали: парадная лошадь (Freudenpferd), весьма красивая, с красным бархатным седлом, которую вели два конюха, и траурная лошадь, покрытая до земли черною суконною попоною и ведомая под уздцы также двумя конюхами. За этой процессией шло, в преднесении икон, многочисленное духовенство в великолепных облачениях с зажженными восковыми свечами в руках и постоянно пело. Далее шли два трубача в черном платье и трубили в полузаглушенные трубы. Шесть или восемь человек несли шлемы, латы, шпоры и тому подобные вещи, и за ними наконец везли тело на открытой колеснице с балдахином, в шесть лошадей, покрытых черным и ведомых шестью прислужниками. За гробом шел император в длинной мантии, имея возле себя с правой стороны герцога, а с левой князя Меншикова, которые оба были также в черном и в длинных мантиях. Позади их следовали прочие вельможи, но в небольшом числе, не более двадцати человек, и не все в черном и в черных мантиях. В заключение всего тянулся ряд пустых саней. Кто был траурный (Trauermann) и где он шел, я не видал и не мог узнать, потому что шествие было очень перепутано. За Немецкою Слободою император и герцог сели каждый в свои сани и воротились назад; но князь Меншиков, как мне сказывали, шел за процессией до самой церкви, где один красноречивый проповедник говорил надгробное слово и где гроб опять открывали для отдания последнего целования усопшему. По окончании всего солдатами произведено было три полных залпа. На обратном пути с похорон его высочество заехал к тайному советнику Бассевичу, где застал общество, состоявшее из четырех или пяти дам, нескольких купцов и кое-кого из наших придворных, которые смотрели на погребальную процессию из окон тайного советника и были потом приглашены им к ужину. Между дамами были голландская резидентша, женщина очень веселая, и одна молодая купеческая дочь, которая мало уступает ей; с ними его высочество отлично провел вечер и уехал домой не прежде 12 часов.