Дядя мой приехал в начале июня. Лето было прекрасное, и он по привычке военной раскинул палатку в саду. Видя, что я с утра до вечера вольничаю и играю с дружиною ребятишек, он дня через три сказал матери своей: "Пора вашему Сереже приниматься за ученье: стыдно нам будет пред его родителями, если упустим время. Его готовят в кадетский корпус, ему шестой год, а он и в азбуку не заглядывал". Он убедил и выпросил позволение быть моим наставником. Не стану хвалиться напрасно, у меня не было никакого стремления к учению. Я был и без книг непрестанно занят. Летом то в рощах гонялся за бабочками, то ходил за ягодами и за грибами, то спешил в орешник; зимою - то катанье на салазках, то в комнате волчки, веревочки и мячик. Словом, я был занят, мне было весело. Но людей все учит, даже и скука, и досуг.
Добрый мой дядя, видя мое своеволие, повел меня к учению стезею ласки и любви.
В шатре, под открытым небом, произнес я на пятом году мертвую букву русской азбуки и произнес ее в духе своеволия и независимости. Никогда не был я рабом указки. Под сводом неба, то прогуливаясь со мною в саду, то усаживаясь под липы и яблони, он высказывал мне буквы и показывал на начертание их. Нераздельно учил он меня и изображать их карандашом на бумаге и выговаривать буквы. И какая была бумага цветная, какие красные карандаши! Но ни эта приманка, ни нежная внимательность моего наставника не занимали меня. Я уже знал наизусть "Отче наш" и несколько других молитв, и мне было скучно затверживать мертвые буквы. Но вот какой случай заохотил меня к ученью. 25-го июля 1780 года (этот день помечен был в святцах, почему и помню) поехал я с бабкою моею в Сутоки; день был жаркий. Отец мой, отправя исправничью свою должность в Духовщине, приехал после обеда и привез оттуда баранков. Гостинец разошелся по рукам. Я подошел к окну, где стояла тарелка с отравою для мух. Я начал обмакивать туда баранки и преспокойно глотал ядовитую влагу. Дядька братьев моих, как только это увидел, тотчас побежал за молоком, и меня отпоили. Услышав о беде, грозившей мне, бабка моя в беспамятстве и слезах схватила меня на руки, велела запрягать лошадей, и мы возвратились в село ее. Приехав домой, мы тотчас пошли в церковь, отслужили молебен за избавление меня от смертной опасности. Пришел туда и дядя мой. С живым чувством ласкал он меня, и я как будто из нежной его заботливости вдохнул в себя охоту к учению. На другой день я проснулся гораздо ранее обыкновенного и, схватя мою азбуку, побежал в сад, где уже прогуливался мой дядя - наставник. "Что ты, Сережа, - спросил он, - здоров ли ты?" - "Я здоров, - отвечал я, - и хочу учиться". Не знаю, так ли рад был он, когда получил от Павла I Анну первой степени, как обрадовался, услыша от меня неожиданные слова: "Я хочу учиться". И это неудивительно: до ордена он дослужился, а порыв мой к ученью был для него внезапностью. И можно ли было подумать, чтобы то, что грозило мне смертью, открыло путь к новой жизни. В память начала моего ученья в селе Третьякове назвали меня бабушкиным питомцем.
Не на родине произнес я первую букву азбуки, там была только колыбель моя. Под чужим кровом породнился я с трудовою грамотою, а это как будто и было предвестием, что судьба обрекла меня к жизни бесприютной.
Из-под руководства вольного каменщика перешел я под надзор дядьки Иогана, доброго полунемца - русского, но перешел уже прытким чтецом и с изрядным начертанием букв. Новый мой учитель только присматривал за мною, а память меня учила. Родная моя бабка и двоюродная за твердое уже чтение псалмов первой кафизмы всегда дарили меня гостинцами. Из этого поднялись родные ссоры. Старший брат мой был уже в кадетском корпусе, а оставшийся под ним брат косо на меня поглядывал, когда хвалили мое беглое чтение и дарили мне гостинцы. Но я и не думал о соперничестве. От так называемого соревнования до зависти в семейном быту один шаг. Не поддразнивайте ребяческого самолюбия неуместными похвалами. У детей есть свой суд, свой смысл, своя расправа. Не верьте часто мнимому их рассеянию: под этой личиною нередко притаивается очень зоркое и увертливое наблюдение. Одним словом, не мешайтесь в дело природы. Добрый наш немец Иоган не заглядывал в таинства душ наших, не помышлял о развитии наших способностей, но спасибо ему за то, что он самоуправным диктаторством не пытал духа нашего и не мучил нас ярмом указным. Беда там детям, где наставники силятся затащить их на ходули умничанья своего.
