Когда я подрос, родители отдали меня во французское реальное училище Сан-Филип. Учеба, в общем-то, никак не нарушила моего детства, длившегося вольно, без особой родительской опеки. К этому времени все долженствующие явиться на свет младшие братья и сестры - являлись, каждый в свой черед, прибавляя родителям забот и радостей. Поэтому старшие росли в любви, но свободно, имея свою самостоятельную жизнь. У меня она выражалась в том, что я любил один бегать по Москве, испытывая огромное любопытство ко всяческим городским зрелищам. Это могли быть бродячие китайские фокусники, он и она. Причем у него была косица и шифоновый шарф на палочке. Шарфом он писал узоры в воздухе, а она изящно раскрывала причудливые веера. Артисты ходили по московским дворам, и публика платила им медяки за их диковинное искусство. Но это с успехом мог быть и дом - дом Афремова, восьмиэтажный колосс у Красных ворот! Его воздвигли незадолго перед первой мировой войной.
Больше всего меня привлекала поэзия уличных сцен, разнообразие поз, жестов, выражений лиц. Как интересно было на Красной площади в вербное воскресенье! Нищенки стояли на паперти Иверской часовни, крестились, молились, прохожие покупали свечки. Тут же вблизи шла бойкая торговля пирожками, пряниками, бубликами. Заодно можно было купить стеклянного чертика в пробирке с водой, который там крутился, вертелся... (Позже эту игрушку прозвали "Пуришкевичем".) Или свистульку "тещин язык", которая то выдувалась трубочкой, то втягивалась обратно.
Памятник Минину и Пожарскому стоял тогда напротив Верхних торговых рядов (нынешнего ГУМа). По Красной площади во всех направлениях разъезжали извозчики. Торжественно двигался с Тверской кортеж карет с сидящими в них сановниками и разряженными дамами. Кремль был открыт, москвичи любили там гулять. Во время революции я видел, как толпа сбросила памятник Александру Второму, стоявший неподалеку от Царь-пушки. Набросили на шею веревку и стащили на землю...
Свободное копирование
