Спускались вечерние сумерки. Была страстная суббота. В квартире моей царило то волнение, что присуще обычно в этот день всякой русской семье. Поспешно накрывали стол и в художественном порядке расставляли на нем снедь и пития. Незабываемая минута!
Особенно в эмигрантской жизни. Где найдешь теперь такую совокупность и разнообразие кулинарных шедевров.
Перебрасываясь словами с прибывшими на разговенья родными и друзьями, я, изголодавшийся за неделю поста, мысленно прикидывал, с чего начать - с куска ли малосольной ветчины или с маринованного груздочка под рюмку водки, как вдруг раздался телефон, и... померкли мечты. Звонил начальник Петроградской сыскной полиции В. Г. Филиппов и просил меня, как своего помощника, немедленно отправиться на 10 линию Васильевского острова в дом N 16, для производства осмотра квартиры N 4, где несколько часов тому назад произошло убийство некоей генеральши Максимовой.
Я немедленно по телефону вызвал двух агентов, невольно оторвав их также от пасхальных столов, и мы все трое, "обиженные судьбой", принялись за исполнение нашего сурового служебного долга.
Подъехав к дому на десятой линии, я прежде всего направился под ворота в дворницкую, так как старший дворник Михаил Ефимов Захарихин первый обнаружил убийство и известил о нем полицию.
Спустясь несколько ступенек, мы раскрыли двери и очутились в дворницкой. Это была довольно большая комната, с огромной русской печью, весьма опрятно убранная: большой чистый стол, несколько табуреток, в углу икона Божьей Матери, перед ней горящая лампада. Часть комнаты была огорожена ситцевым пологом, из-за которого несся детский плач. В несколько спертом воздухе пахло какой-то кислятиной, не то печеным хлебом, не то пеленками. Нас встретил старший дворник Захарихин с женой, они сразу произвели на меня приятное впечатление.
Он - высокого роста, лет 45, черный с проседью, с величаво степенным лицом; она, баба лет под 40, раздобревшая, в повойнике. Оба поклонились, приветливо приглашая сесть.
- Расскажите, как вы обнаружили убийство? - спросил я его.
- Дело было так, - взволнованно заговорил он - В 4-м номере пятый год проживает генеральша Максимова. Царство ей небесное... Хорошая была барыня, - проговорил с чувством он. - Квартирку они занимали небольшую, в три комнаты с кухней. Барыня, видимо, не очень богатая, существование имели больше на пенсию, а положена им была пенсия в 150 рублей.
Жила генеральша одиноко, прислуги не держала, а за пять рублей в месяц нанимала мою жену для уборки и стряпни. Любили они вообще деток, и можно сказать, привязались к нашему сынишке: то ему игрушку, то платьице подарят, да и нам, старикам, перепадало от них немало. Вчерась жена моя помогла ей - напечь разных куличей да посох, сегодня поутру отправилась моя супруга как всегда к ним, стучит - никто не отпирает. Странным нам это показалось, да решили обождать - вышли, мол, куда-нибудь, скоро вернется. Часика в четыре опять пошла жена, стучит, и опять молчание. Тут нас взяла тревога. Подождал я еще часок-другой да взял швейцара в свидетели, и решили взломать двери. Конечно, в иной день я бы и подумал еще, а тут канун Пасхи, генеральша и вообще редко выходят, и сегодня к вечеру поджидала гостей разговляться и еще вчерашний день наказывала моей жене придти помочь ей с утра пораньше. Взломали мы двери, вошли, глядим: в кухне беспорядок, одна пасха даже на полу валяется; прошли коридорчиком в столовую, а там все буфетные ящики выворочены, а как взглянули в спальню, так ажио не поверили.
Подробно не разглядели, увидели только, что лежит генеральша на коврике у кровати в одной рубашке и вся в крови. Прикрыли мы тут с швейцаром двери да и побежали в полицию.
- Ну-ка проводите нас к убитой.
Квартира покойной и беспорядок, в ней царящий, были дворником довольно точно описаны. Войдя в кухню, дворник широко перекрестился на икону, провел нас в столовую, небольшую гостиную и, наконец, в спальню. Дворник, озираясь по сторонам, часто охал, покачивал головой и то и дело смахивал с глаз набегавшую слезу. Он робко вошел с нами в спальню и не без колебаний помог перевернуть труп по требованию полицейского врача, тут же подъехавшего для осмотра тела. Но затем, несколько поуспокоившись и, видимо, искренно соболезнуя убитой, он попытался даже помочь чем мог, с ужасом и возмущением указывая на нанесенные раны.
- Взгляните, ваше высокородие, вот здесь у шеи ранища-то какая, ишь, изверги окаянные, как искромсали Божью старушку, ну подождите, кровопийцы, отольются вам ейные слезы.
После осмотра я спросил его:
- Кто из родных и знакомых чаще бывал у покойной?
- Да родных, говорила она, у них не было ни души, да и знакомых, можно сказать, никого, если не считать одной старой подруги с сыном, живущих на 1-й Линии. Она и разговляться их нонче поджидала.
- Вы знаете адрес и фамилию этой подруги?
- Как же-с. Фамилия им будет Сметанина, а проживают в доме N 45-й.
- А кто такой ее сын?
- Да Господь его знает, мужчина лет двадцати.
- Служит где-нибудь или учится?
- Нет, он какой-то непутевый и просто при мамаше проживает.
- Чем же он непутевый?
- Пьет, говорят, больно шибко. Впрочем, откуда нам знать, люди сказывают, а я повторяю.
Я принялся за детальный осмотр у покойной. По внешнему впечатлению квартирка была типичным гнездом одинокой интеллигентной женщины, не очень богатой, но привыкшей к известному, хотя и скромному, комфорту. Буфет в столовой, туалет в спальне и ряд шкафов и шкафиков во всем помещении были перерыты с очевидной целью грабежа. Что похищено, установить было трудно, так как никто не знал точно имущества покойной. Хотя ценностей никаких не нашлось, но в записной книжке покойной, найденной в ящике комода, был записан номер двадцатипятитысячной ренты, а сбоку от него приписка "декабрьские купоны мною разменяны". Однако этой ренты при обыске мы не нашли. Оставалось предположить, что Максимова хранила ее где-либо в банке.
Допрошенный швейцар ничего нового сообщить не мог. На следующее утро я командировал чиновников на 1-ю Линию к Сметаниным, как для наведения справок об убитой, так и для расспроса молодого Сметанина, столь невыгодно охарактеризованного дворником Захарихиным. Я был удивлен, когда через несколько часов явился мой чиновник, привезя с собой арестованного Сметанина.
- За что вы его арестовали? - спросил я его.
- Видите ли, господин помощник, его поведение внушало мне самое серьезное опасение: он как-то мало удивился известию о смерти г-жи Максимовой, на расспросы отвечал неохотно. Когда же я его спросил о том, как он проводил предыдущую ночь, он ответил, что дома, между тем дворник их дома показал, что барин Сметанин вернулись в восьмом часу утра. Когда я напомнил ему об этом обстоятельстве и попросил объяснений, он отказался сначала, а затем, под угрозой ареста, рассказал мне, видимо, сказку о похищении какой-то девицы на Невском и о ночевке с ней в гостинице на Караванной. Перед тем как арестовать и привести его сюда, я съездил с ним на Караванную, но там он никем не был узнан. Конечно, это еще не решающее доказательство, но в общей совокупности поведение Сметанина мне показалось очень подозрительным, и я счел за лучшее его арестовать.
- И хорошо сделали. После я его сам допрошу.
Начались усиленные розыски. Несколько раз допрашивались и сыскивались Сметанины. Была установлена слежка и за ними, и за швейцаром, и за Захарихиным. На третий день состоялись похороны убитой, причем следящий за Захарихиным агент видел, как последние возложили на гроб скромный венок с трогательной надписью: "Нашей благодетельнице от супругов Захарихиных". Это обстоятельство показалось мне настолько красноречивым и трогательным, что я немедленно отменил слежку за ними, тем более что и попервоначалу они произвели на меня впечатление вполне честных людей.
Недели через две была прекращена слежка и за швейцаром, как явно бесцельная. Сметанина, упорно повторяющего свою версию, пришлось вскоре отпустить, так как улик против него, в сущности, никаких не имелось.
Запрошенные банки и банкирские конторы ответили, что вклада г-жи Максимовой, в виде 25-тысячной ренты, не хранят и вообще означенное лицо клиенткой у них не состоит. Прошло месяцев шесть в бесплодных исканиях, и я с грустью махнул рукой на это дело.
Между тем жизнь не ждала. Злоба, хитрость и алчность людские не дремали, и приходилось рассеивать внимание и напрягать силы к раскрытию новых и новых убийств, грабежей, краж и мошенничеств.
Помню, в эту пору я был особенно занят громким убийством на станции "Дно". Не только я, но чуть ли не весь штат полиции был поглощен этим вопиющим преступлением. И вот, как-то в самый разгар его, полицеймейстер, кажется Галле, доставляет в сыскную полицию анонимное письмо со своеобразным адресом на конверте: "Господину петербургскому полицеймейстеру". Текст его был таков:
"Господин полицеймейстер города Петербурга, Вам следовает знать, что Настасье Бобровой, крестьянке деревни Волково, Петерб. уезда доставлено из столицы разного добра - шубы, шелка, золото - и прислал их ей ейный зятек Михаил Ефимов, что проживал дворником в Петербурге. Боброва - баба нестоящая и счастья такова не заслужила. Вообче имущество нажито нечисто и даже, как понимаем, ворованное. Проявите закон и Ваше полное право".
Доносов, подобных этому, мы всегда получали немало. Вот почему я и не придал ему большого значения и принял лишь меры, обычные в таких случаях: был запрошен адресный стол и полицейские участки, кто из петербургских дворников значится под именем Михаила Ефимова. Таких дворников нашлось 5 человек: три старика - вдовца бессемейных, да два молодых холостых, причем ни один из них не был Петербургской губ. Вместе с тем я отправил одного из агентов переодетым коробейником в деревню Волково, благо последняя была под самой столицей. Ему было поручено незаметно порасспросить старуху Боброву и ее односельчан.
Боброва оказалась очень скрытной. Мой агент пробыл в Волкове два дня, а на третий, когда Боброва собралась пешком в город, он незаметно последовал за ней и проследил ее. Агент, ничего не знавший об убийстве Максимовой, спокойно доложил мне, что Боброва направилась на 10-ю Линию Васильевского острова, д. N 16, где, войдя в ворота, постучала в дворницкую и была радостно принята дворником и его женой. Агенту удалось узнать фамилию дворника, и он назвал мне Захарихина. Услышав это имя, я вздрогнул: сразу вспыхнуло воспоминание о нераскрытом убийстве Максимовой, и я судорожно принялся разыскивать протокол этого дела.
В нем я прочел имя дворника - Михаила Ефимова Захарихина.
Разыскав анонимное письмо, я увидел в нем имя зятя - дворника Михаила Ефимова. Очевидно, речь шла об одном и том же лице, но в письме, по просторечию, фамилия дворника была заменена отчеством (явление совершенно обычное для нашей деревни).
Взяв трех агентов, я немедленно помчался на 10-ю Линию и, войдя к Захарихиным, объявил их и тут же находящуюся тещу арестованными. На их недоуменные вопросы я резко ответил, назвав его убийцей и указав ему на место сокрытия награбленного.
Этот наскок ошеломил их и, не принося еще сознания, они как-то сразу увяли, стали тревожно переглядываться, а старуха Боброва, не выдержав, заревела и заголосила. Мои люди принялись за тщательный обыск и после нескольких часов обнаружили, наконец, на задней стенке иконы аккуратно выпиленную, а затем подклеенную тонкую дощечку. Отняли ее и нашли под ней сложенный и примятый билет, оказавшийся рентой убитой Максимовой. При этой находке убийцы перестали отпираться, и Захарихин откровенно покаялся.
- Давно, - говорил он, - задумали мы это дело с женой. Надоело жить в дворниках да перебиваться с хлеба на квас. Мы знали, что у генеральши водились деньги, да и добра было немало. Выбрали мы канун Пасхи, надеясь, что в праздничные дни полиции не до нас будет - ведь и они, чай, люди. В пятницу на Страстной вечером вернулась от генеральши жена, и мы, уложив мальчонку, начали готовиться: вытащили припасенную пару ножей и начали их оттачивать. В комнате темно, одна лампада мерцает. Я и говорю жене:
- В такой великий день, а мы что задумали.
А она меня только подзадоривает:
- Не согрешишь - не покаешься.
Ну, одним словом, пробрались мы по лестнице к дверям генеральши, позвонили тихонько, подходят они, спрашивают:
- Кто там?
А жена моя эдаким сладким голоском:
- Барыня, это я. Давеча я у вас решето для протирки творога оставила, теперь самой надобно, дозвольте взять.
И только это генеральша открыла дверь, как я ее тюк по головке заранее припасенным камнем. Вскрикнула старушка, схватилась за голову, а промеж пальцев кровь так и хлещет. Однако памяти не потеряла и с эдаким укором ко мне: "Опомнитесь, Михаил Ефимыч, побойтесь Бога, ведь вы от меня одно добро видели", меня голос срывается, отвечаю:
- Это правильно вы говорите, барыня, и жаль мне вас от души; да только планида уже ваша такая. Говорю, чуть не плачу, а сам ее ножом раз, другой. Заголосили они и кинулись от нас в спальню. Тут с женой моей что-то приключилось. Кровь, что ли, одурманила ее, а только как завизжит, да как кинется вдогонку, она же ее и прикончила. Обшарили квартиру, отобрали что поценнее и в эту же ночь жена с вещами слетала к матери в Волково, а я ценную бумажку заклеил за икону. Наутро привели мы нашу квартиру в порядок, отмыли кровь с платья, ножи бросил я в Неву и под вечер известил полицию.
Это дело осталось мне памятным, так как лишний раз показало, с какой осторожностью следует относиться к собственным впечатлениям, к собственному первому восприятию. На моей стороне имелся и широкий жизненный опыт, и обширная служебная практика, тысячи преступников разнообразных колеров перевидал я до Захарихина, а в нем готов был признать честного человека, и если бы не случайность, то убийство это так бы и осталось нераскрытым.
Захарихины были приговорены к 12-ти годам каторги каждый.
Свободное копирование
